Книга Откупное дитя, страница 122 – Юля Тихая

Но не сложилось: ткань пришлось хватать не глядя, какую попало, и нестись по темени на небольшой мрачный погост. Заимка эта совсем невелика, и целый упырь для местных — страшная беда.

— Он как вылез по пояс, так я ему — хрясь! Он на меня — зырк! А я ему по башке — бум! Он как заревёт!..

Что упырь заревел, это я слышала, такое нелегко пропустить. На погост я не пошла, осталась в фургоне, но от вопля раненой нечисти даже мои заговоренные горшки и плошки подскочили и звякнули, а в заимке, должно быть, побилось немало посуды. И Сойт проснулся, расплакался.

— Кишки — во все стороны! Жижа зелёная — прям на меня! Он кааак захрипит, да и подох. Ну я его ложу в яму…

— Кладу, — поправляю я.

Книжная грамота к Жатке липнет плохо.

— Кладу, — она кривится и глаза закатывает. — Потом Чигирь ему голову отчекрыжил и всё поджёг, на том и всё! Но это я его пристукнула, я!

— Ты молодец, — говорю я, и Жатка надувается от довольства. — С упырём непросто справиться, ты хорошо поймала время, чтобы на него напасть. А знаешь, почему в нём жижа зелёная?

И мы говорим с ней о нечисти, а Жатка, опомнившись, всё-таки плещется под рукомойником и смывает с рук упыриную дрянь.

Разбуженный Сойт теперь бродит по заднику фургона, хватаясь за всё подряд, — хорошо, что здесь и нет ничего, что он может на себя уронить. Он вышел рыжий в меня, а вёрткий и непоседливый — в Чигиря, из которого, кажется, грач так и не выветрился до конца.

— Апа! — радуется Сойт, тянет ручки и шагает к лесенке, я только и успеваю придержать его, чтобы не вывалился.

Чигирь охотно подхватывает его на руки, и они о чём там секретничают своём: Сойт лопочет, а Чигирь рассказывает ему что-то на ухо, хитро на меня поглядывая. А потом говорит Жатке:

— Там ручей есть, сходи хоть помойся по-человечески.

Жатка стрижёт рысьими ушами, явно собираясь съязвить что-нибудь про человеков, но потом смиряется. А Чигирь садится рядом со мной на лесенку, качает довольного Сойта на колене, и мы смотрим с ним вместе на широкое звёздное небо.

— Правда большой такой был? — шёпотом спрашиваю я.

— Не, ерунда. Слабенький и старый, на излёте уже.

— Ты следил ведь, чтобы она не покалечилась?

— Да за ней разве уследишь!..

Сойт важно кивает, и мы смеёмся.

К большой удаче, то противоядие, в рецепте которого мы тогда совершили ошибку, не убило Жатку, — только сделало её больше лесной девкой, чем человеком. Уши у неё так и остались рысьи, чёрные когти она научилась со временем втягивать, но на плечах и спине у неё нет-нет да и вылезают всё ещё перья.

Конечно, она такая никак не могла бы остаться в родном селе. Как бы Матина ни плакала, в глубине глаз её поселился страх, а я, как ведьма, должна была рассказать честно о подмене и о том, что Жатка теперь такое.

Нет, её не стали бы, наверное, жечь. Но и житья в селе ей больше не было.

Зимой она уходила в лес, пыталась жить, как другие лесные девки. Но для такой жизни Жатка была слишком уж человеком, — не по крови даже, а по воспитанию. И к тому времени, как село совсем укрыло снегом, уже как-то вышло, что в доме знахарки у неё была своя лавка и своё одеяло.

И весной мы ушли из села вместе, конечно. Ляда квохтала над своими припасами, я собирала вещи, Чигирь сражался с вредной козой, а Жатка стояла у ворот, переминаясь с ноги на ногу.