Книга Откупное дитя, страница 39 – Юля Тихая

А сама кошу взгляд на Чигиря: так ведь получится, с полем?

Никто не дерётся больше и не машет вилами. Местные так и стоят, мрачные, встревоженные. Кому понравится, если в твой дом пришло Лихо? Пусть даже ведьма не больно учёная, да и наглая к тому же, но пусть уж сделает хоть что-нибудь. Тут любой помощи станешь рад!..

И когда мужик соглашается говорить, Чигирь тяжело вздыхает и объясняет всё вместо меня.

— Платить за это, — тяжело говорит мужик, — не будем.

Грач разгневанно гаркает, а я вздыхаю:

— Да подавитесь своими деньгами.

✾ ✾ ✾

— Люди, — брезгливо говорит Чигирь. — Что взять с людей?

Мастерская горит плохо, неохотно. Я велела разорить сенник и натолкать сушняка по углам, но влажные брёвна пока только хрустят, не сдаваясь неуверенному пламени. Местные смотрят издали, кто-то шепчет молитвы, кто-то — проклятия. Весь день в посёлке собирали мёртвых, жгли травы и пели песни, а пурпурные поля обошли по кругу задом наперёд, снимая с них свои старые заговоры.

Я сказала много сложных слов и умаялась, а теперь стою в стороне и гляжу, как дрожат в воздухе светлые нити моего ведьмовства. Всё здесь выгорит, очистится, и связь с потусторонним захлопнется. Лихо уйдёт и заберёт с собой пурпурное поле. И всё забудется, как забылся рецепт драгоценной краски.

— Ты не очень-то любишь людей, — укоризненно говорю я грачу.

— А с чего их любить? Сама подумай! Или не знаешь, как люди приходят к знахарю, а потом врут ему всё про свою болезнь? Или как к волхвам обращаются с покаянием, но выворачивают всё так, будто не очень-то и виноваты? Или как ведун говорит: нужно ногу отнять, а то помрёшь, а болезный так и скачет на этой больной ноге в могилу, только ещё и ведуна плохими словами поминает? Много им чести — любить людей!

Я вздыхаю. В чём-то Чигирь прав, конечно. Вот и матушка моя плакала горше всех, как страшно ей будет со мной расставаться, но шептала над волосами каждый вечер без исключения. И забрать просила не трусость, не слабый дух и не безволие, а своё неумение найти подход к тесту.

И я забрала. Я забрала всё лишнее, что мне дали. А что не дали — то оставила; и, видит Отец Волхвов, люди в моей заимке не лучшим образом отделили одно от другого!..

— Люди думают, будто понимают силы, — горько говорит грач, и я поглаживаю его перья. — А раз понимают, значит, и обмануть могут, согнуть, применить к своей выгоде. Маленькая хитрость и маленькое зло чего-нибудь за-ради. А выходит… вот такое выходит. И тянется, тянется, тянется надцать лет. Тьфу.

— А ведуны? Здесь ведь были ведуны, и они…

— А ведуны делают, что сказано! Это ты ещё… дурная ты ведьма, неучёная. Ну да ничего, дорога всякого исправит. Поешь с недельку голого упрямства, так и научишься…

Я молчу. Соглашаться с грачом мне совсем не хочется. Что за смысл бежать от Отца Волхвов, если делать вещи одна другой дурнее? Когда-нибудь я его встречу, он взвесит меня на ладони, и… если бы я не убежала, он бы взвесил меня и порешил по тому, что я забрала. А теперь он будет взвешивать и меня тоже, всё то, что я сама сделала, своими руками. Дурное и хорошее, как исчезнувший палец той девчонки и десяток здешних мёртвых, нашедших, наконец, покой.

— Дурочка ещё, — вздыхает грач.

Так мы и смотрим на огонь долго-долго, пока мастерская не вспыхивает, чтобы в считаные минуты рассыпаться в туче искр. Там ещё долго догорает что-то, хрустит, тлеет, и в этом шуме мне чудится звук шагов. Сперва погромче, уверенный, твёрдый, а потом — шелест, с которым подволакивают хромую ногу. Шаги удаляются, пока не исчезают совсем.