Онлайн книга «Откупное дитя»
|
— Я сделала, что обещала, — шепчу я Муше, который стоит столбой рядом с зажаренным вепрем и смотрит на дрязги нечисти с ужасом. — Всё прочла в гримуаре Матушки, но нет там ни слова о том, как можно вернуть откупное дитя. Я бы и хотела помочь, не могу найти то, чего нет. — Но, может быть… Я головой качаю: — Моё обещание выполнено. Взгляд его тухнет. Муша кивает слабо и горбится. Я неловко касаюсь его плеча: он и дурак, что гримуар украсть попробовал, и жаль его в этом горе. Но Муша отталкивает меня, садится на землю, обнимает себя руками. Так и сидит, хорошо, не плачет. На душе от этого тягостно. Я устраиваюсь на бревне рядом с ячичной, качаю колыбельку с игошей и жду, пока все, наконец, угомонятся, — занимает это порядочно времени, но даже у нечисти запал не бесконечный. И какое-то время спустя в наше с ячичной унылое молчание вклиниваются смешки и хлопки грачиных крыльев. Чигирь весь светится от довольства. И подмигивает мне: — Не угадали! ✾ ✾ ✾ Яркая это ночь — шабаш! Единственная ночь в году, когда собираются вместе силы нечистые и ведуны и ведьмы, когда пляшут и поют, когда водят хороводы, рассказывают друг другу сказки, когда вино льётся рекой, а мясо жареного вепря едят на лепёшках из цветочной пыльцы. И хотя мне этот праздник принёс больше разочарования, чем радости и ответов, что-то во мне всё равно вспыхивает и разгорается, когда нечисть принимается снова танцевать у костров. Всё ярче и ярче горит пламя, всё больше в нём красок и силы, и среди обычного огня разжигается волховской, и гости прыгают через костёр — а вместе с тем с одной на другую сторону, — а потом обратно, и так много десятков раз. И все смеются, смеются, и шутки, и огонь, и горящие глаза, и крылья с копытами, и зачарованные ткани, и сотни дракоценных камней в папоротниковых венках, и жар в лицо! Чигирь хвалится своей выдумкой и получившейся склокой, а я ловлю за хвост опивня и прошу у него чарку чего-нибудь эдакого, а потом всю её в себя опрокидываю. Пою вместе со всеми старые песни о силах и о любви, тяну грача танцевать, и я кружу в бликах костра, а он топчется на мне и крыльями размахивает. Потом я прыгаю через костёр — взлетаю рыжей красавицей с грачом на плече, приземляюсь косой уродиной под руку с человеком, — и ещё раз, и ещё раз, и ещё, и смеюсь тоже, и дышу этой волшебной ночью до пьяного. Потом, когда на горизонте брезжит розоватый рассвет, мы сидим на бревне, пьём из одного кубка берёзовый сок и молчим. Старый сом-сказочник уснул, гаёвки все разлетелись, даже опивень — и тот спрятался. Полудницы утомились и разлеглись на вытоптанной траве, а вила всё ещё танцует, звенит каменьями в своей пышной юбке. Заканчивается волшебная ночь, чтобы до следующего года не повториться. Вот тогда-то ко мне и подходит Матушка, а за ней шагает, будто привязанный, её понурый раб. Ведьма садится рядом на бревно, протягивает мне пучок травы, и я сворачиваю из него лошадку, как она научила. Матушка кивает мне одобрительно, а сама говорит: — Ты зачем гримуар мой брала? Я не в обиде, но у тебя же свой есть. — И-извините. В моём просто нет такого… — Маленькая ещё, — улыбается Матушка. — Ты не знаешь разве? Они все одинаковые, наши гримуары. Зачарованные книги, повторяющие всё, что в них написано. Только открывают не всё и не всем, нужно уметь вопросы задавать правильные. |