Книга Откупное дитя, страница 94 – Юля Тихая

Я глаза вытаращиваю и смотрю на Чигиря поражённо. Я говорила ему как-то, что мне кажется, будто в гримуаре мне со временем открывается больше, но Чигирь тогда поднял меня на смех и назвал меня дурочкой. А теперь тоже моргает, как дурак. Не учил его этому отец-ведун!

— Маленькая, — повторяет Матушка. — Ну да это наживное… а искала-то что?

Я облизываю губы:

— Хотела узнать, как перестать быть откупным дитя.

Несколько мгновений Матушка смотрит на меня с недоумением. А потом вдруг как принимается хохотать, да от всего сердца, как над чем-то уморительно смешным. Всё её сухое тело ходуном ходит, а она хохочет, как девчонка, заливисто и громко.

— Ой, не могу! Ой, не могу!..

Её раб смотрит на неё с больной, дурной надеждой. Не он рассмешил, — но, может, такой смех тоже считается?

И Матушка машет на него руками:

— Да отпускаю я тебя, отпускаю! Иди уж…

Муша кланяется и пятится, а потом припускает с холма, как ужаленный. А Матушка фыркает и снова хохочет, да так, что из глаз брызжут слёзы, и вся она дрожит и лицо утирает.

— Ой, не могу! Ой, не могу!.. Маленькая ещё да дурочка, но такая смешная!..

От Чигиря эти слова принимать почему-то не так обидно, как от посторонней странной тётки, будь она хоть трижды могущественная ведьма. Но задрать нос и уйти я не успеваю, потому что Матушка утирает лицо рукавом и, наконец, успокаивается.

Смотрит на меня ласково. Рыжие кудри через пальцы пропускает. И говорит вкрадчиво:

— Очень легко это, Нейчутка, — перестать быть откупным дитя. Достаточно всего-то вырасти.

Ох, люди!..

Низшие, павшие, дальше собственных ресниц глядеть не умеющие люди. Мимо них хала пролетит, трёхголовый да шестикрылый, махнёт всеми своими двенадцатью хвостами, воспарит огненный и слепящий, надкусит от голоду солнце, а солнце, истекая кровью, раскраснеется, и всё небо вокруг испачкает багровым, — а человек только глянет на это бездумно да и скажет: закат.

Мало того, что не умеют люди ни видеть, ни смотреть, так и во всём другом люди глухи и бесчувственны. Редко когда бывает у человека понимание, почему одно хорошо, а другое — плохо; ещё реже встречается, чтобы человек знал, что одно и то же может быть где-то хорошим, а где-то плохим. Отличать благо от погани люди учатся у волхвов, учатся по сложным, неясным заветам, в которых и сами волхвы путаются.

Да и в обычной жизни мало за что можно похвалить человека. Люди друг друга смертным боем бьют, а потом над могилами убиваются. Мужики жён плохими словами называют, когда надо бы утешить, а потом удивляются, что ушла из дома любовь. Баба грудному дитя суёт в рот копчёное сало, а если ребёнок плачет и отворачивается, запихивает силой. На полях растят хмель и пьяные маки, из лесу тащат мухоморы, вываривают их по-хитрому, толкут с травками, и всё для того, чтобы добровольно лишить себя рассудка. Балуются колдовством, какого не понимают, свечи жгут на суженых перед двумя зеркалами, а когда из навьего коридора лезет страховидла, бегут к ведуну: спасите! помогите! как же так!..

Люди думают, будто ведьмина работа — это коварная подлая нечисть, или жестокие законы сил, или трагические стечения обстоятельств. По правде же ведьмина работа — это всё больше простая человечья глупость.

Легко, будучи ведьмой, не любить людей. Но даже если людей не любишь, нельзя не признать: живётся людям тяжело. Трудно, страшно, больно, да часто ещё и недолго.