Книга Половина пути, страница 115 – Юля Тихая

— Посмотрел в итоге?

— Не.

И это была глупость, конечно. Инопланетяне, штаны. Они смеялись над этим, хрипловато и невесело. А потом говорили дальше.

Ольша рассказывала, как сходила с ума от горя в лазарете. Лек уходил, она знала, что он уходит, а он не знал, и она врала, что лекарства действуют, не наркотики, а лекарства, хотя он, может, ничего и не слышал. Что она записала под его диктовку письма, матери и сестре, ужасные, страшные письма, а потом внизу, под короткими словами Лека, написала от себя, когда он умер и где похоронен. Что она не могла ни есть, ни спать, как будто тело разучилось жить и решило, что она на самом деле умерла тоже.

Брент говорил, что у него была служебная шкатулка воздушной почты, на два отделения, с линиями до башни и до штаба в городе. Что у него было свидание, девушка приехала в гости к отцу, и Брент сорвался в увольнительную, и они целовались, а потом звякнул колокольчик в шкатулочке. И вот эти два шага между кроватью и столом были бесконечные, невозможные. И что потом ещё много месяцев он вздрагивал каждый раз, когда звенел колокольчик. И что до сих пор силой заставляет себя расклеивать свитки писем, чем короче — тем страшнее.

Ольша объясняла суетливо, запальчиво, как правильно ночевать в снегу, и на какой счёт дышать, и что беречь нужно больше всего пальцы и ступни. Брент перечислял отстранённо, что на расчёт всегда нужно время, и его почти всегда слишком мало, и каждая минута твоего тугодумства может стоить кому-то жизни.

Это была очень странная ночь. Они не зажигали ламп, и в темноте не было видно лиц, но Ольша откуда-то знала: он плакал тоже. Молча и так, чтобы она не заметила. И все слова были ужасные, и рождались они медленно, через режущую боль, через стыд, через отвращение, через страх. Но вместе с ними выходило что-то ещё, как будто воспоминания были капсулами яда, а теперь их прокололи иглой, и отрава вытекала наружу.

— А что это они делают?..

— Где?

— Вон там…

— А! Так это, зиму укорачивают.

Ольша подавилась чаем и прищурилась, пытаясь разглядеть подробности.

Они ужинали в очередной гостинице довольно приятного вида, сидели у широкого окна, и Брент деловито расправлялся с разложенными по мелким тарелочкам разносолами. Ольша наконец-то осмелела достаточно, чтобы самой выбирать еду, а не ждать, пока это сделает Брент, и теперь воодушевлённо жевала варёную свёклу.

А на улице городка происходило… происходило… Ольше даже было трудно подобрать для этого подходящие слова. Казалось, что все жители разом решили выйти из дома, надев на себя что-нибудь такое странное, чтобы перещеголять своей выдумкой соседей. На одной серьёзной даме с малиновыми кругами румян на щеках был цветастый сарафан, натянутый прямо поверх стёганой куртки, а её молоденькая спутница — наверное, дочка, — и вовсе надела на голову красные атласные панталоны и повесила на шею связанные лентой сандалии.

Все эти люди что-то то ли кричали, то ли пели, а по центру улицы вели облитую жёлтой краской корову. Вид у животного был удивительно смиренный.

— И это… — Ольша кашлянула и понизила голос, — эээ… помогает?

— Да кто ж его знает!

Брент посмеивался, а потом предложил:

— Хочешь поглядеть?

❖❖❖

На самом деле, Ольша здорово устала. Хотя Брент и заявил, что не собирается торопиться, они выехали раньше обычного и держали диагностическую конструкцию не восемь с чем-нибудь часов, как раньше, а почти десять. Теперь у Ольши немного дрожали руки, но голова была ещё свежая, да и чудная процессия привлекала взгляд.