Книга Половина пути, страница 150 – Юля Тихая

Тогда вся ольшина жизнь рухнула, и все её мечты тоже. Вместо родного Садового, подруг, танцев и книжного клуба в её жизни появилась казарма при столичной гимназии. И там, с трудом поймав короткий промежуток между её истериками, преподаватели объяснили: служить так или иначе придётся. И только от её, Ольши, старания зависит, будет ли она работать где придётся, или выучится, получит образование и возможность хотя бы устроиться в городе.

И Ольша училась, да. Но её стараний всё равно было недостаточно, чтобы получить на четвёртом году учёбы бронь от мобилизации. От всего их курса учиться осталось всего пятнадцать человек: все остальные уехали на фронт.

К счастью, про войну Аннебика не спрашивала. Вообще особенно ни о чём не спрашивала, хотя в порядочном допросе непонятной девицы, приехавшей с любимым сыном, должно было быть ещё много пунктов. Вместо них всех Аннебика охотно рассказывала сама обо всём подряд: забавные случаи из клиники перемежались с рассказами о традиционном быте тан-жаве.

— Да вы не смотрите, что они переругиваются! Мальчишки просто, что с них взять?

Брент с Талем как раз гавкались за картами, называя друг друга «зажравшимся лентяем» и «безнадёжной бестолочью».

— Они маленькие были на одно лицо у меня, — громким шёпотом сказала Аннебика. На переругивающихся сыновей она смотрела с умилением. — Налида говорила, что у неё братики двойняшки! А потом стихия, и вон, смотри, какие вышли!

Ольша прищурилась. Сейчас Брент и Таль всё ещё были похожи лицами, но не как двойняшки, а скорее уж как неблизкие кузены. И оба они годились в типичнейшие лица своих стихий: подвижный ухмыляющийся Таль и меланхоличный немного хмурый Брент.

— …а как они ссорились подростками! Я думала, из дому уйду, лишь бы не слушать их больше! Это Ройтуш скала, а я бы им обоим эфиру прям в рот влила, как они меня доводили! Потом в столицу свалили, слава Благому, с ними деверь мучился. Но переросли, да, переросли. Ругаются по привычке, но во всём важном они большие друзья.

— Ну ты козлина! — восхищённо протянул в этот момент Таль.

Брент в ответ засмеялся и шлёпнул брата огромной ладонью по спине. Они сцепились руками, шутливо меряясь силой, оба заржали, обнялись и звонко чокнулись кружками.

Аннебика подмигнула Ольше: мол, я же говорила. Ольша смущённо спрятала улыбку в чае, а потом не выдержала:

— А маленький Брент тоже ворчал, как дед?

— О-о!.. Он же не как простой какой-нибудь дед ворчит, а как мой батя, вы бы видели батю! Вот как-то раз, Бренту было лет так пять, мы пошли с ним в гастроном, так он там…

— Не обижали тебя? — тепло спросил Брент вечером, перетянув Ольшу с кровати себе на колени.

Ольша хихикнула:

— Тебя обижали!

— Меня? Да меня разве обидишь.

— А вот мама твоя сказала, в восемь ты бурчал на булочника, что он…

Брент усмехнулся Ольше в волосы и легонько подхватил губами её ухо.

А Ольша только теперь сообразила: её действительно не обижали. Они проговорили с Аннебикой несколько часов, и Ольша рассказала ей и про груши Садового, и про лебедей, и про Стоверг, и про синестезию, и даже сбегала наверх за бумагой и красками и нарисовала их семью в виде смешных цветных собак: Аннебика была большой, малиновой и кудрявой, Ройтуш — тёмно-зелёным тонконогим псом, Таль — придурковатым голубым щенком со стоячими ушами, а Брент — серо-жёлтой ленивой громадиной с невидимыми в шерсти глазами. За время дороги Ольша немного вспомнила, за какой конец держать карандаш, и собаки получились весьма очаровательные. Аннебика смеялась до слёз.