Книга Половина пути, страница 167 – Юля Тихая

А Ёся — Ёся была приходящей помощницей, которую Лачки наняли, когда Талю исполнился год. Аннебика вышла на работу, Налида громко заявляла, что сама справится с братиками, но ей никто не поверил. Тогда в доме появилась Ёся, она занималась детьми, варила суп и мыла полы на первом этаже. Ёся засадила весь задний двор рыжими лилиями, которые разрослись потом, как сорняки, а когда кто-то из подопечных забывал что-нибудь, возмущалась выразительно: а это за вас Ёся делать будет?!

Ёся давно спала на кладбище, а её именем Налида теперь ругалась уже на своих детей. Дразнясь, она изображала, как маленький Брент пытался шепеляво отчитывать Таля, и это выходило у неё уморительно смешно.

Налида была почти копией своей мамы, такая же громкая и прямолинейная. Никто из братьев не был так уж явно похож на отца, тихого интеллигентного медика, который любым разговорам предпочитал дрёму в кресле над одной и той же книгой. Но все вместе они столь очевидно были семьёй, что Ольша долго крутила в голове этот образ, пытаясь найти ему объяснения.

Это был хороший дом. Тёплый, светлый, полный какой-то трудноуловимой силы. С Ольшей здесь как будто происходило что-то: она впервые за годы взялась за крючок, чтобы сделать для маленькой дочки Налиды вязаную игрушку, заштопала все брентовы рубашки, купила в магазинчике на площади порошок и осветлила волосы на ногах, долго вертела в руках потяжелевший как будто военный жетон. А ещё плакала, плакала, плакала, некрасиво, навзрыд, давя рыдания в полотенце, захлёбываясь и задыхаясь, ловя приступы паники и рыдая от этого только сильнее.

К счастью, Таль не слышал этого безобразия с первого этажа, а больше днём в доме никого не бывало. К вечеру же Ольша успевала привести себя в порядок и даже помочь Бренту с бессмысленным отчётом о том, как прекрасна и неприступна Стена по осени. Брент несколько дней уходил очень рано, а возвращался поздно, с приклеенной к лицу уставшей улыбкой и весь каменный, а Ольша разминала и гладила его плечи.

Потом они любили друг друга. Медленно и долго, сплетаясь и проникая куда-то глубоко-глубоко, но не в пошлом смысле, в каком-то другом. Брент был большой и ласковый, Брент искал поддержки и заботы. А маленький мир, который в дороге состоял только из них двоих и унылых пейзажей, разрастался, расширялся, наползал со всех сторон — людьми и воспоминаниями, приказами и слухами, собачьим лаем и грохотом конки, — и с треском ломал кокон из нежности и тепла, в котором так хорошо было прятаться.

За чаем Брент совсем расслабился: колдовство над сушёными травами, когда каждую нужно было понюхать, растереть между пальцами, отмерить ложкой, а затем понюхать ещё раз, всегда его успокаивало. Если говорить честно, Ольша не могла бы отличить «хороший» чай от «плохого», как не всегда понимала, что за «смысл» Брент хотел вложить в очередную смесь. Но смотреть на него было приятно, и слушать негромкие пояснения тоже.

— Понюхай, летом пахнет.

Пахло травой, но Ольша разулыбалась и кивнула: летом.

Сегодня она — Аннебика утром поворчала, но дала разрешение, — взялась за тесто и навертела пышных трескучих рогаликов, творожных и проложенных яблоком с изюмом и корицей. Тан-жаве такого не жаловали, у них и творог-то был не в ходу, только мягкие рассольные сыры. А Брент наворачивал с аппетитом, и Ольша смотрела на это с умилением.