Книга Половина пути, страница 169 – Юля Тихая

Лениво выпуталась из своей одежды. Нога об ногу содрала носки, — один шлёпнулся на пол. Протянула руки ему навстречу: чего ты мнёшься-то, дурак, не видишь, мне холодно без тебя?

Его тело лучше любого одеяла, жаркое, тяжёлое, твёрдое и такое правильное. По телу разбежались мурашки предвкушения, Ольша закатила глаза и подставила поцелуям шею, обхватила ногами его талию и застонала-выдохнула Бренту в рот, когда он скользнул внутрь.

— Ольша?

— Мне хорошо…

Кажется, он шептал в ухо что-то ласковое, обещал быть нежным и прихватывал губами мочку. Ольша плохо его слушала, Ольша целовала его, как сумасшедшая, царапала крепкую спину и подавалась навстречу.

Можно нежно и медленно, как у них почти всегда бывало раньше, и это будет хорошо, одуряюще хорошо, до заливающей сознание сладкой истомы. Но быстрее и резче хорошо тоже, до хриплого дыхания, до стонов и вскриков. Хорошо тонуть в нём, отдаваться, растворяться, быть до последнего движения его, вспыхивать от прикосновений, биться в объятиях и чувствовать, как пульсирует член внутри.

— Котёнок…

— Мрр, — согласилась Ольша и потёрлась носом о влажное от пота плечо.

Они долго ещё лежали вот так, не расцепляя объятий. Брент тяжело дышал, Ольша пыталась успокоить заполошно бьющееся сердце и облизывала сухие губы. А потом опомнилась:

— Эй, ты тяжёлый вообще-то!

И Брент, рассмеявшись, откатился в сторону.

Следующим утром Ольша проснулась от тянущей боли внизу живота, — и долго пыталась сообразить, раньше это или позже, чем нужно, но в этот раз по крайней мере не подумала, что умирает. Календарик надо завести, такой бумажный, какой каждая приличная женщина держит во внутреннем кармашке сумки и приносит медику, если потребуется.

Так — календариком — закончилось счастливое безвременье.

Сперва Ольша злилась, что женские дни отобрали у неё ещё несколько жарких ночей вместе. Но потери оказались не так велики: после обеда они в сопровождении гостеприимного семейства Лачки отправились на железнодорожный вокзал.

Было воскресенье, и город повеселел и ожил в предвкушении речного парада. Много детей, парочки с цветами, на площади выступление хора. Налида притащила на проводы и детей, и мужа, на шее которого сидел то один сын, то другой. Аннебика расплакалась и шумно расцеловала Ольшу в обе щеки, велев «непременно приезжать летом», а Ройтуш скромно передал девушке мелко исписанный лист, который надлежало отнести к аптекарю. Таль и вовсе притащил сложенный из бумаги цветок и держался за сердце, утверждая, что оно уже изнывает от предчувствия разлуки.

Брент обнял брата так крепко, что едва не уронил потом. Утешительно погладил по спине рыдающую мать, о чём-то негромко поговорил с отцом. Потом кто-то из детей заныл, проводница замахала флажком, и Брент ловко приподнял Ольшу за талию и поднял в вагон, а затем влез по крутой лесенке сам.

Он взял билеты во второй класс, и компанию в купе им составляла сухопарая строгая дама с тугим пучком; четвёртое место пустовало. Дорога занимала восемнадцать часов, поезд прибывал в Светлый Град ранним утром следующего дня, но дама явно не планировала спать в присутствии посторонних и раз в час изгоняла Брента из купе, требуя соблюдать приличия.

В один из таких моментов она прочла целую лекцию о добродетели, которую Ольша не смогла прервать хоть сколько-нибудь вежливо.