Книга Половина пути, страница 201 – Юля Тихая

В городах, тем более среди стихийников, давно уже не так распространены мамины взгляды на девичью непорочность. Люди встречаются, люди остаются друг у друга на ночь, ясное дело, не для того, чтобы играть в шахматы. Но жить с мужчиной вот так… просто жить вместе, безо всяких слов, без названий, даже без помолвочного кольца… если и было куда падать дальше, то разве что напрямую в бордель.

Но Ольше почему-то не было стыдно, и даже спрятаться от чужих взглядов, как это бывало в Садовом, больше не хотелось. Да, это неприлично. Да, она на прошлой неделе прямо вот здесь, на этом коврике, увлечённо сосала Брентов член, глядя ему снизу вверх глаза в глаза, совершенно голая. Да, потом она бесстыдно трогала себя и говорила, что хочет отдаться ему немедленно, и лучше бы ему тоже чего-нибудь хотеть, если он не хочет быть безжалостно привязанным к кровати и объезженным с особой жестокостью. И это было в тысячу раз правильнее всей той лжи, что порядочная публика с вежливыми улыбками вылила на Ольшу в день рождения.

Я просто хочу быть с тобой. И если ты хочешь этого хотя бы в половину, на четверть так же, как я…

— Не помню, чтобы я привезла с собой в багаже целого шитаки и запас фуража на год, — с усмешкой сказала Ольша, останавливая брентову суету раньше, чем он решил уступить ей весь шкаф целиком. — Обними меня лучше…

Он казался очень уязвимым сейчас, а у Ольши всё дрожало внутри, как дрожит спугнутое ветром пламя. И они делали какие-то неправильные вещи, не сказав никаких положенных слов, и всё это было такое хрупкое, и могло закончиться так плохо, — но Ольша никак не могла сосредоточиться на этой мысли.

Просто вдвоём было лучше. Лучше и легче. Может быть, это и есть любовь.

Следующим утром, конечно, поссорились, да так, что Ольша впервые прямо при Бренте расплакалась от обиды и продолжала плакать, пока тот, ошалев, сердито заваривал чай.

Повод был исключительно глупый: с утра чрезвычайно внимательный мужчина вдруг заметил, как сиротливо выглядит на аж трёх свободных полках стопка ольшиных вещей, а ещё — что склянок с лекарствами стало куда меньше, чем было. Слово за слово, и Ольша призналась, что дорожные штаны всё ещё единственные, и что за всю эту зиму так ни разу и не дошла до клиники. Брент схватился за голову и принялся совать ей деньги, Ольша огрызалась и злилась, Брент что-то ляпнул про «неуместную гордость», и вот тогда она начала плакать и продолжала плакать в душистый чай из травок тан-жаве.

— Так не годится, — скрипел зубами Брент. — У меня есть деньги, я на них ем, а всё остальное лежит, я отвык их тратить. И если уж на что-то, то пусть это будет твоё здоровье.

— Я работать пойду, — упрямилась Ольша, — и тогда уже… Брент, я не могу так, я не шлюха, понимаешь? Я не хочу брать деньги за секс! Я сплю с тобой, потому что я сама захотела!

— Да при чём тут секс?!

Так они пыхтели друг на друга. Потом Брент ушёл на балкон курить, а у Ольши слёзы всё текли и текли по лицу, собирались в ямочке на подбородке и оттуда капали крупными каплями в кружку. Только вчера она почти смирилась с собственной распущенностью, но одно дело — когда ты сама это выбрала, когда ты сама решила, и совсем другое — когда тебя купили. И теперь ты что-то за это должна, и от этого никак не отбиться, даже если тебя не держат силой, и внутри горит огонь.