Книга Половина пути, страница 204 – Юля Тихая

Теперь она грела дыханием его руки. Качала его большую ладонь в двух своих маленьких, как в лодочке. И плавала сама — в этом тепле, в этом вечере, в смутных странных разговорах, так похожих на дым.

— Я не понимаю, почему ты со мной поехала.

— Куда?.. — она растерялась.

— Сюда, — он встряхнул головой, стукнулся об абажур, усмехнулся. — Ты не должна меня ждать. У тебя должно быть… по-настоящему.

Можно было сказать ему: ты же ждал, когда я рыдала вместо того, чтобы трахаться. Он тогда возмутится, конечно, и будет объяснять, что это всё совсем другое дело, и такое никак нельзя сравнивать, и этот спор можно будет быстро перенаправить в новое русло. Но правда была в том, что Ольше не хотелось с ним спорить. Хотелось просто сидеть вот так, гладить его руки, сплетаться с ним пальцами. Просто быть — потому что у неё и так всё было по-настоящему.

А Брент говорил, и говорил, и говорил, и иногда смеялся, как пьяный, но говорил — бессвязное что-то, бессмысленное. То про длинные волосы во льду, то про своего последнего напарника, то про мост под Воложей. То список имён — четыреста двадцать семь строк, — то названия посёлков и переправ. И много-много раз — время: час одиннадцать… пятьдесят семь минут… два часа сорок три…

Ольша знала, что Брент был не просто офицер — фортификатор на особом счету. У него было сопровождение, и всем им полагалось умереть если не вместо, то хотя бы раньше него. Ольша не знала, сколько точно их было, и сколько раз это «раньше» случалось.

Ещё Ольша знала, конечно, что у Брента были отношения. Та девушка из города при Стене, какая-то медичка, кто-то ещё, — пока сама Ольша многократно оплакивала Лека, Брент никогда не делился подробностями. Не говорил и сейчас, но теперь ей казалось: наверное, длинные волосы во льду — это не просто чьи-то волосы.

В его горе была густо замешана вина. Может быть, он даже придумал себе какое-нибудь проклятие. Люди суеверны…

В том госпитале, где умирал Лек, Ольша задыхалась от боли и впервые за годы искала у Благого справедливости. Только никакой справедливости не было.

— Ты ведь и сам чуть не умер, — прошептала она, нежно гладя пальцами шрам на шее.

— Раза четыре, да.

— Но?..

— Не знаю. Может, не успевал понять…

Так они сидели долго-долго — может быть, бесконечно. И другим вечером, и снова. И пока Брент не умел разговаривать, он делал много других вещей, которые были даже дороже слов, — и Ольша хранила их в памяти и шкатулке с секретиками. Однажды вечером она опять грызла губу, что после всего этого, наверное, неправильная женщина, и никакой семьи у них всё равно никогда не получится. А Брент гладил её по голове и говорил, что маленькие Ольши — это, конечно, было бы чудесно, но даже если у них не будет своих детей... знает ли она, сколько в Марели теперь сирот, которым тоже нужен дом? А потом за руку отвёл разговаривать к медику и долго убаюкивал панику поцелуями.

Брент, бесконечно ворча себе под нос, притащил Ольшу к сапожнику и вздыхал на лаковые туфли, но безропотно согласился, что вот эти страшненькие ботинки для весенней дороги ей тоже очень к лицу. Брент хвалил пироги, смеялся шуткам, рассказывал интересное, вёлся на все поддразнивания и засыпал, уткнувшись носом ей в волосы.

— Я люблю тебя, — говорила Ольша, когда он не мог этого слышать.