Онлайн книга «Половина пути»
|
Стан давно уехал, только коротко извинившись перед Зози, а Ольшу всё ещё мутило. Ей казалось, что внутри у неё бесконечно что-то звенит, надрывно и оглушающе. И спала она тоже плохо, несмотря на все успокаивающие травы, и в полусне к ней возвращались то снег, то разрывающая боль, то тянущиеся из темноты руки. А утром к дому подъехал запряжённый вороными экипаж, и его пассажирка уверенно поднялась к квартире Лачки. Это лицо Ольша узнала: королевна Манива, старшая дочь короля и мать королевича Нониля. Статная, сдержанная, очень красивая, одета в шёлковые брюки и рубашку, на шее повязан чёрный платок. Она занималась социальной политикой, заведовала от имени королевской семьи клиниками и школами, и это у неё сегодня должна была болеть голова обо всех тех людях, что вернулись с войны и не могли нигде достать нужные им лекарства. У королевны, конечно, не может быть синяков под глазами. А уставшее лицо с глубокими морщинами на лбу — может. Королевна опустилась на стул так, как будто ноги её не держали. Ещё она привезла портреты. — Девушка, вы… вы посмотрите, пожалуйста. Вы посмотрите… Их были десятки, этих портретов. Несколько миниатюр, написанных маслом, карандашные наброски, явно вышедшие из рук разных художников, мутные фотоснимки и даже один шарж. Со всех них на Ольшу смотрел королевич Нониль, молодой и улыбающийся. — Извините, — глухо сказала Ольша. — Извините, ваше светлейшество. Я не узнаю. У него была борода… На Шимшиаре все мужчины носили бороду. Может быть, поэтому жили дольше женщин. — Глаза, — просяще сказала королевна. — У него глаза немного разные! И над бровью шрам, вот здесь видно, посмотрите… Глаза, шрам… Ольша не помнила ни глаз, ни шрама. Руки помнила, потолок, привкус крови во рту. А глаза… — С ним были другие, — вспомнила Ольша. — Они все были давно на выработке, вроде как друзья, стая, всё время вместе, и они к нему так… уважительно. А один, как будто самый близкий, называл его «вашество». Я думала, он при звании… — Как он выглядел? Этот… близкий друг. Эй, эй, вашество, ты остынь, да пусти ты девку! Она и так вон почти дохлая, оно тебе надо? — Волосы тёмные… голос высокий, не мужской. — Это адъютант его. Это Лемо! Это был он, он, Нониль, и это он приходил в храм, его отследят оттуда, он… он жив! И она заплакала. Заплакала навзрыд, некоролевскими слезами. Ольша молча смотрела на свои руки. — Девушка, вы… вы не держите зла… он никогда не был жесток, никогда! С ним случилось столько страшного… — Со мной тоже. — Да, да, я понимаю. И от меня, от нас, в качестве извинения… чего вы хотите? Собственное жильё в столице, где-то учиться, медики, санатории? Я многое могу… и если вам нужны деньги… — Я не шлюха. Мне нельзя заплатить и сделать вид, что ничего не было! — Никто такого не говорил! Будет расследование, конечно, будет, конечно, закрытое, и сам король… Нониля будут судить. Девушка, вы не думайте… вы поймите правильно… у вас горе, но мой сын… вы бы тоже так поступили, если бы это был ваш ребёнок. У Ольши не было детей. У Ольши была мать, которая отчаянно стыдилась своей потерявшей честь дочери и пыталась сделать вид, что рада её возвращению. А королевна Манива бездумно перебирала портреты. Гладила пальцами лицо королевича, любовалась его чертами. И плакала, плакала, плакала. |