Книга Половина пути, страница 26 – Юля Тихая

Утром обязательно будет легче.

Снилось ей что-то отвратительное, тягостное, но кошмар был далёким и мутным и виделся словно сквозь толщу воды. Проснувшись утром, Ольша не смогла вспомнить из него ни единой картинки, зато тело отозвалось на дурной сон муторной тяжестью.

Потянулась, взяла полотенце, собирая себя в человека. А потом обнаружила на марле кровавые пятна.

Она сползла на пол умывальной и так сидела, уткнувшись лицом в запястья. Вот уже несколько дней почти ничего не болело, только иногда неприятно тянуло внизу, и она поверила: Тача была права. Ничего страшного, заживёт, и можно будет забыть об этом всём, просто выкинуть из головы.

А кровь была тёмная, бурая, с отдельными чёрными сгустками, и внутри опять всё ныло и скручивало. Нужен медик, снова объясняться, снова чужие руки и бесцеремонные прикосновения, снова холодные инструменты, снова боль — режущая, жгущая, вскрывающая… и никто не обещает, что на этом всё закончится. Это может длиться, и длиться, и длиться.

Медику придётся заплатить. Своих денег у Ольши после вчерашнего осталось чуть больше пятидесяти лёвок, и этого наверняка не хватит. Можно одолжить у Брента, но он если и может помочь — не обязательно захочет; ему нужно будет рассказать, что происходит; а сможет ли она ехать дальше? А если он разорвёт контракт, Ольша останется в Рушке, без документов и крыши над головой, без денег и возможности их заработать, зато с долгом, измученным телом и кошмарами.

Но медик всё равно нужен. Хотя бы понять, насколько всё серьёзно, чтобы решить…

А может быть, ну его. Повезёт — пройдёт само. А нет — так и ладно; от заражения крови люди проваливаются в горячку и сгорают надёжно и быстро. Может, это и к лучшему. Несколько дней в бреду, и всё. Наконец-то всё.

Плохо только, что она успела написать домой. Её станут ждать, мама будет плакать. Лучше бы не было письма и глупой ложной надежды, пусть бы они ничего и не знали. А так попробуют искать… не найдут, конечно, безымянную-то могилу где-то под Стеной.

Наверное, можно попросить Брента сообщить родителям. Да, это будет правильно.

Живот опять скрутило. Ольша устало потёрла сухие глаза и откинулась головой на стену. От принятого решения не было ни грустно, ни больно, ни горько. Только как-то пусто.

Схему нужно доделать…

Так и сидела, плавая в бессвязных мыслях. От стихийных конструкций к мрачной громаде Стовергской школы, в которой она не могла почувствовать себя дома. От неуютной комнаты в гимназии к домашней мансарде, вышитым цветам и летящим занавескам. Платья с кружевом, которые Ольша носила подростком. Пруд в городском парке, по которому летом скользили лодки. Ветер трепал косы, украл голубую ленту, и она возвращалась домой распустёхой, кралась мимо кухни, чтобы мама не ругалась. Девчачьи секретики: конфетные фантики, закопанные под бутылочным стёклышком у старой груши в школьном дворе, а потом — шёпот, красные щёки, горящие глаза, когда первую из подружек поцеловал мальчик.

Там было хорошо, в этих глупых воспоминаниях. Ольша перебирала их, как перебирают в шкатулке письма дорогого человека, который умер слишком давно, чтобы по нему плакать. Не по чему уже горевать, не на что обижаться. Кричать, злиться, размазывать слёзы по лицу — всё это поздно и зря. Только немного жаль, что всё кончилось вот так.