Книга Половина пути, страница 51 – Юля Тихая

Здесь Ольша особенно остро почувствовала себя грязной. Безнадёжно испорченной, замаранной, облитой помоями так, что никогда не отмыться. Конечно, приличные люди вообще не занимаются сексом в гостиницах — по крайней мере, если они не муж и жена в путешествии, — но если уж кто-то и мог бы быть в этой постели с мужчиной, то это была какая-нибудь ослепительно красивая стихийница, гордая, крутобёдрая, уверенная в себе. Или даже пусть не стихийница, обычная женщина, может быть, молодая вдова, но ухоженная и знающая себе цену, любящая и любимая.

А Ольше — Ольше здесь было не место. Это был кусочек того, старого мира, в котором девушку пропускают вперёд в дверях. А потом она краснеет, и на ней кружевное неглиже и нежное бельё, и с неё снимают всё это с поцелуями, а она негромко смеётся и стонет, а потом позволяет увлечь себя на белые простыни.

Это всё было очень неправильно. Это какая-то глупость, ошибка. Куда Ольше — пропылённой дорогой, навсегда пропахшей пеплом и депрентиловой пылью, болезненно худой, криво постриженной Ольше, которую видели голой десятки мужчин, Ольше, которой не смыть с себя чужих прикосновений, Ольше, у которой вместо тугого горячего лона израненное ведро, Ольше-чучелу, Ольше-шлюхе — на эти простыни?

Она была здесь лишней. Она была здесь зря. Брент — он всё неправильно понял, он принял её за кого-то другого, и сейчас ей нужно объяснить ему это, пока…

Ольша впилась ногтями в предплечье и уронила мешок на пол.

Да, она должна объясниться. Даже если Брент приведёт сюда продажную девку, это всё равно будет правильнее. Это будет честнее, лучше, и он, наверное, выберет красивую, умелую, чтобы вкусно пахла.

Было бы легче, если бы он всё-таки трахнул её в лесу, прямо на лапнике, и всё равно, как болели бы потом колени.

Брент тем временем плескался в душе. Ванная при комнате была своя — сумасшедшая роскошь — и Ольша даже успела заглянуть в неё и полюбоваться на расписной унитазный бачок. Теперь она слышала только шум воды и то, как Брент что-то немелодично мурлыкает. У него хорошее настроение… а потом он выйдет, и Ольша его испортит.

И тогда ведь, получается, всё закончится. Может быть, Брент даже не захочет продолжать контракт, наймёт кого-то другого и уедет дальше. А даже если и нет, то уж конечно не будет больше всей этой мелкой заботы, объятий, поцелуев, припасённой втайне зефирки, клабора, болтовни обо всякой ерунде… она станет ему противна, как и должна была быть с самого начала.

И он уже потратил на эту комнату столько денег…

Ольша присела на стул и спрятала лицо в ладонях. Хотелось забиться в угол и выть раненым зверем, выть, как будто никто не может услышать. Внутренности жгло, словно она выхлебала полную бутыль кислоты, резало, мучило, и это было невыносимо терпеть, невыносимо, невозможно, и Ольша зажгла в пальцах «иглу» и полоснула ей по предплечью.

И ещё раз, и ещё. Коротко, чтобы оставался очень тонкий, почти невидимый след. Она уже делала так раньше, когда только-только оказалась в гимназии, и сейчас вдруг вспомнила: ведь становилось легче.

Боль острая и отрезвляющая. Холодная. И кислота в желудке, действительно, унималась, а вместе с тем возвращалась и способность думать.

Можно ведь и… не объяснять. Он ведь и так уже многое знает, а всё равно хочет. Можно как следует помыться, выцарапать грязь из ногтей, подровнять, наконец, волосы у зеркала. Надеть свежую рубашку… нет, лучше постирать эту, она по крайней мере не снята с трупа… сменных штанов у неё нет, да и эти неровно зашиты и не по размеру. А бельё лучше просто снять заранее, чтобы не позориться.