Книга Половина пути, страница 52 – Юля Тихая

Быть ласковой…

Несколько дней Ольша убеждала себя, что «готовится». Привыкала к его прикосновениям, представляла самые разные пугающие картины, заставляя себя досматривать их до конца. Размышляла о том, какие он любит позы. Хорошо бы со спины, чтобы можно было не держать лицо. Член у него большой, и сам он мощный, сильный, наверняка будет долбить, и это будет больно. Но, может быть, не очень долго. Много ли вообще мужику надо?

Сегодня она решила, что «готова». Да и куда дальше тянуть, отговорка про женские дни уже просрочена, и кровать — вот она, пожалуйста. А Ольша — теперь, когда пытка так близко, это ясно как день, — не готова. О нет, она не готова. Если только рыдать и валяться у него в ногах, умоляя непонятно о чём.

Погруженная в панику, она не заметила даже, как за стеной умолкла вода. И опомнилась только, когда Брент спросил встревоженно:

— Ольша… всё хорошо?

— Да, — она вскинулась, улыбнулась и торопливо оттянула рукав пониже. — Да, конечно. Немного задремала, я сейчас…

И проскользнула в ванную, пряча в кулаках грязные ногти.

Сама гостиница была весьма ничего, особенно по послевоенному времени, хотя и отчётливо отдавала провинцией. А вот с едой не задалось: ужин оказался столь щедро солёным, что даже Бренту захотелось водички. Девчонка вяло ковырялась в рагу и робко улыбнулась только при виде трёх сладких фигурных печений, которые по местному обычаю полагалось макать в сметану.

Вернувшись в комнату, она снова закрылась в ванной, где до этого уже отмокала без малого час. А вышла в одной только рубашке, розовея от смущения.

Рубаха была мужская, тоненькой хрупкой девушке она почти годилась в платья. И Ольша была в ней такая хорошенькая, что Брент коварно приподнял её за талию и чуть-чуть покружил, а потом прижал к себе и поцеловал.

Отвечала она как-то скованно.

— Стесняешься?

— Нет… немного…

— Эй. Хочешь, не будем торопиться?

— Всё в порядке, — она улыбнулась, а потом снова спряталась у него на груди. — Просто… неловко…

Он вздохнул и чмокнул её в макушку.

Ещё днём она была куда более открытой: целовала жарко, хулиганила, куснула его за губу, полезла под рубашку. А теперь застеснялась. Загадочная женская натура! Что это на неё так — полумрак, обстановка? Может, стоит совсем погасить свет?

Девчонка стояла рядом, так близко, в одной рубашке и даже — Брент скользнул рукой по боку, убеждаясь — без белья. Такая нежная, тёплая, совсем недавно — такая отзывчивая. Вцепилась пальцами в его рубашку, дышит прерывисто и вся сжалась.

Он погладил её по плечам. Аккуратно приподнял пальцами подбородок. У Ольши дрожали губы и покраснели глаза, как будто она собиралась плакать.

— Прости, прости, прости… — бормотала она едва слышно.

— Ольша?..

— Прости, пожалуйста, пожалуйста, прости, прости, я знаю, мы договаривались, и я совсем не против, и всё обязательно, но… только… можно, пожалуйста…

Брент задумчиво провёл пальцами по её щеке. Девчонка вздрогнула, как от удара. И во взгляде у неё было что-то нездоровое.

Брент хорошо понимал, что Ольша не в порядке. Она и не могла быть в порядке: война, плен, и при их встрече она выглядела всерьёз больной, бледной и очень худой. Но за время пути она как будто восстановилась, ожила, повеселела, похорошела. Перестала быть похожа на умертвие. И после той истерики в Рушке её как будто отпустило, она расслабилась, выдохнула, и на ухаживания отзывалась робко — но всё же охотно.