Книга Половина пути, страница 97 – Юля Тихая

Да, наверное, дело именно в этом. Это не любовь, а дурацкое самолюбование, фантазии эгоистичной девицы, которой нравится, что с ней носятся, как с королевичной. В этом всё дело. Да.

— Завтра не поедем никуда, — сказал Брент, напряжённо вглядываясь в её лицо. — Отоспимся, мне ещё в кассу нужно, на почту, прикупить кое-чего… послезавтра двинемся.

Ольша слабо улыбнулась:

— Хорошо.

И вызвалась отнести вниз посуду. Сонный служка безразлично отставил тарелку и кувшин прямо на журнал, а Ольша сполоснула кружки, умылась холодной водой и долго вглядывалась в краснющие глаза, пытаясь понять, что бы с ними сделать.

Потом плюнула. Руки ещё дрожат, но это всё от усталости. Забралась под бок Брента, ткнулась носом в его плечо, свернулась рядом, прижалась, да так и уснула.

А любовь… глупости это всё.

Она бежала по тёмной улице, бежала изо всех сил, до боли в мышцах и рези в лёгких, и дома сливались в неясные полузнакомые образы, смятые скоростью. А за ней летело, вытягивая лапы и скребя когтями, что-то.

Скатилась по лестнице. Одним длинным прыжком преодолела канал. Что-то хватало за пятки, и Ольша покатилась по камням в оглушительной тишине. Пыль рухнула в лицо, воздух победнел и застрял в горле, и она зацепилась за дорогу в самый последний момент, когда впереди был только отвесный склон и ночное небо.

Что-то неслось вслед, невидимое и неостановимое. И Ольша бежала, бежала не оглядываясь, а камни бросались под ноги, и она падала, бесконечно падала, и бежала снова, а что-то летело следом, невыносимо близко, в одном ударе от…

Я сплю, догадалась Ольша. Это просто сон.

И это же её сон! Он должен её слушаться, здесь всё должно быть можно поменять по своей воле! Надо только махнуть рукой, и тогда сон потечёт туда, куда она захочет, а Ольша хочет в кондитерскую, и чтобы там были какао и заварные трубочки с белковым кремом.

Ольша остановилась, и что-то замерло в нескольких шагах.

Только махнуть рукой…

Теперь она смотрела на свои руки. Ожог на левом предплечье воспалился, вспух, сочился зеленовато-жёлтой жижей, густой, масляной. Насечки от «иглы» — порезы с ровными краями, такие, что и не поймёшь, насколько они глубоки. Может быть, едва-едва задета кожа, а, может быть, рука прямо сейчас распадётся на отдельные кольца, как нарубленная колбаса.

На порезе взбухла капля крови. Покатилась по коже вниз, тяжёлая, густая. Ожог чернел и обугливался. Пахло горелым мясом, горелым мясом и кровью, так пахнет на поле боя после, и пока ты идёшь по нему с кем-то, это почти не страшно, а если остаёшься один — больше ничего не можешь чуять.

Только махнуть рукой. Она зачем-то хотела этого. Только руки не двигаются, не слушаются. На запястьях — атласная синяя лента, завязана бантиком.

— Давай поиграем? — шепнул Лек. — Это жарко…

Лента должна быть скользкой, а узел простым, так, что его легко содрать зубами. Но руки не двигались, и лента вписалась в кожу, резала, жгла, и не разорвать её, не избавиться.

Толчок в спину. Ольша падала на горную дорогу, а упала на холодный пол. Острая боль в разбитых коленях, животом о преграду, воздух горит в лёгких. Тяжёлый ботинок в бок, и ещё раз, и ещё. Металлический привкус во рту. Она зачерпнула силу, стянула её к себе, скомкала, бросила, но связанные руки не шевелились, и огонь взорвался в пальцах, рассыпав по коже волдыри.