Книга Самайн у ведьмы пограничья, страница 57 – Уоллис Кинни

Если Мэтью и оскорблен вопросом, то никак этого не показывает. Но я слышу его тихий смешок, когда он вертит тыкву в руках, проверяя, нет ли изъянов.

– Ну правда, Кейт, брось шутки, – шепчет он в ответ.

– А никто и не шутит, – парирую я. – Эта женщина уже несколько месяцев выступает на местных дебатах с отвратительной грязной рекламой против своих оппонентов. Сговорчивость – это явно не про нее.

Мэтью раздраженно закатывает глаза и пытается защититься:

– Я не могу принуждать живых людей. Тебе когда-нибудь приходила в голову мысль, что я просто обладаю природным обаянием?

– Нет, – прямо отвечаю я спустя несколько секунд, прекрасно понимая, что вру. Мэтью снова хихикает, но больше ничего не говорит.

Теперь я всерьез рассматриваю свою тыкву. С облегчением замечаю длинный шрам вокруг плодоножки. Верхушка уже срезана, и, к моей радости, когда я открываю тыкву, выясняется, что вся мякоть и семена удалены. Это не повлияет на мой окончательный результат, но, по крайней мере, мне не придется по локти увязать в оранжевой тягучей слизи.

Звуки фестиваля возвращаются ко мне. Солнце садится, и в холодном воздухе разливается теплое сияние. Из лабиринта доносятся крики, а вечерний ветерок разносит аромат сливочной помадки, сидра и сена. Мэтью и пятеро других участников усердно работают над своими фонарями. У меня же горит затылок от смущения. Интересно, не удивляется ли кто-нибудь девушке, совершенно неподвижно стоящей в конце сцены?

Стараясь не слишком задумываться, беру один из нескольких зазубренных инструментов, лежащих рядом с моей тыквой. Ищу самое плоское место, надеясь немного облегчить себе задачу, но плод идеально круглый, словно сошел прямиком из сборника сказок.

Я вонзаю острый инструмент в бок тыквы и начинаю пилить, пытаясь наметить первый глаз фонаря. То, что я задумала как треугольник, в итоге получается кривобоким унылым параллелограммом. Я стараюсь не паниковать и пытаюсь скопировать ту же форму для второго глаза.

И в итоге трачу на это слишком много времени. Когда я заканчиваю с глазами, пятнадцать минут из отведенного нам получаса истекли, а у меня лишь две очень странные продолговатые дырочки прямо в центре тыквы. Стиснув зубы, я продолжаю работать. Единственное, что удерживает меня от бегства со сцены, – это надежда, что в жилах Мэтью течет хоть капля художественных способностей. В противном случае не вижу смысла проходить через все это унижение.

Раз или два я поглядываю на его работу краем глаза. Он начал создавать прекрасную лесную сцену по всему периметру своего фонаря. Деревья тянутся по ней единой лентой. Он сосредоточенно работает над чем-то, чего я не вижу, но мое настроение улучшается. Я улыбаюсь, даже когда моя рука соскальзывает и я случайно оставляю огромный порез на губе своей тыквы. С человеческими ранами я управляюсь куда как глаже. С другой стороны, с людьми вообще гораздо легче иметь дело, чем с тыквами.

Жжение на моей шее становится все сильнее. То, что я списывала на обычное смущение, оказалось чем-то большим. Я бросаю резьбу и оборачиваюсь, ища источник ощущения. Глаза невольно устремляются на фермерский дом. На окно на втором этаже. Оно затемнено, но я внезапно понимаю, что за нами наблюдают. Уинифред стоит по ту сторону стекла? Это жжение – предупреждение или поддержка? Я пытаюсь вспомнить, что чувствовала всего несколько мгновений назад. Это было больно, как наказание? Или ободряюще, как приветствие? Так или иначе, сейчас я ничего не чувствую, когда пытаюсь заглянуть в дом через окно.