Книга (не)помощница для орка, страница 31 – Анетта Политова

Я сглотнула комок в горле. Эта женщина, эта орчиха, проявила ко мне больше доброты, чем иные соплеменницы. А я даже не успела ее как следует поблагодарить.

— Ничего, ничего, — она потрепала меня по руке. — Не реви. У орков не принято плакать у постели умирающего. У нас принято… помнить. И петь песни. Хорошие песни.

Вечером лагерь замер в ожидании. Костры горели ярче обычного, но пламя казалось каким-то торжественным и печальным. Орки собрались вокруг центрального костра, где на импровизированных носилках лежала Аш. Ее укутали в теплые шкуры, а лицо ее, несмотря на слабость, было спокойным.

И тогда они запели.

Я ожидала чего-то воинственного, боевого клича. Но песня, которая полилась из сотни глоток, была медленной, глубокой, как сама земля. В ней не было слов, которые я могла бы понять, только звуки — низкое гудение мужчин, переходящее в хриплый рев, и более высокие, вибрирующие голоса женщин. Это был гимн горам, ветру и далеким звездам. Песнь о долгой жизни, пройденных путях и о том, что дух воина не умирает, а лишь возвращается к истокам, к каменному сердцу родных пиков.

Слезы текли по моим щекам, и я даже не пыталась их смахнуть. Я смотрела на этих громил, этих «варваров», и видела, как их суровые лица смягчаются, а в глазах, обычно полных боевого задора, светится тихая, глубокая печаль. Они пели о своей товарке, целительнице, хранительнице древних знаний. Пели о том, как она лечила раны, как давала мудрые советы, как смеялась своим хриплым смехом.

Сорг стоял рядом, его рука лежала на моем плече. Я чувствовала, как он напряжен, как он вторит песне своим низким, грудным голосом. Он не плакал. Орки не плачут. Но в его пении была вся боль прощания.

Аш лежала с закрытыми глазами, и на ее губах играла слабая улыбка. Она слушала свою прощальную песнь, и, казалось, была счастлива.

Когда песня стихла, наступила тишина, полная лишь потрескивания костра и далекого воя степного волка. Казалось, сама ночь замерла в почтительном молчании.

Старейшина Казгар вышел вперед. Он был тем самым орком, который хотел меня прикончить в первый день. Сейчас его лицо было не свирепым, а усталым и мудрым.

— Аш, сестра наша, — его голос пророкотал, нарушая тишину. — Ты уходишь к предкам с чистой душой и легким сердцем. Ты оставляешь нам свою мудрость в травах, которые собрала, и в умах, которые исцелила. Мы будем помнить тебя. Твоя песня спета, но эхо ее останется в этих горах навсегда.

Он подошел к носилкам и положил на грудь Аш небольшой, отполированный до блеска камень.

— Пусть он проведет тебя через темные ущелья к светлым долинам, — прошептал он.

Один за другим орки подходили и клали к ее ногам кто засушенную веточку целебной травы, кто отполированный временем амулет, кто просто горсть земли с родного порога. Это были их самые ценные дары — не золото, не оружие, а память и частичка дома.

Я стояла, не в силах пошевелиться. Что я могла ей дать? У меня не было ничего. Ни драгоценностей, ни магии. Лишь чувство бесконечной благодарности и горечи утраты.

И тут меня осенило. Я полезла в свой крошечный рюкзак и достала оттуда маленький, тщательно завернутый в вощеную бумагу сверточек. Это был последний из моих экспериментов — крошечный кусочек мыла, который я сварила из тех самых вонючих цветов, смешанных с мятой и полынью. Я назвала его «Упрямая надежда». Он пахнет… ну, пахнет мной. Им и этой степью.