Книга Альфа для центавры, страница 10 – Людмила Вовченко

— А вы не забывайте, что я прожила жизнь без вас. И пока справлялась.

Золотой не улыбнулся, но в его глазах мелькнуло уважение.

* * *

А тёмный ждал её в коридоре. Его взгляд был горячим, слова — резкими:

— Ты играешь с огнём, женщина. Мы держим их ради тебя. Но если другие потянутся — я сожгу этот зал, лишь бы их отогнать.

Она шагнула ближе, настолько, что ощутила его дыхание.

— Не сожжёшь, — прошептала она. — Потому что я сама решу, кто подойдёт ближе.

И пошла прочь, оставив его с горящими глазами и стиснутыми кулаками.

* * *

Эта ночь была первой под куполом. Женщины спали тревожно, вздрагивая, зовя кого-то во сне. Но Татьяна сидела у окна, слушала океан и думала: «Я нервничаю. Но я держу их. Они держатся за меня. И эти трое тоже держатся — хотя сами пока не понимают, как сильно».

И впервые за долгое время ей стало любопытно — что будет завтра.

Глава 3.

Гости под куполом

Утро на Ксантаре начиналось не с будильников, а с переливчатого звона птиц, похожих на стеклянные колокольчики. Свет просачивался сквозь купол мягкой позолотой, и казалось, будто само небо дышит. Воздух пах морем, нагретой травой и пылью пыльцы — сладковатой, но не удушливой. Под скалой, где стоял дом, океан перекатывал волны, и от этого звука хотелось жить размеренно, как вода.

Татьяна проснулась раньше всех. По привычке — чтобы успеть «подстелить соломку» дню, который ещё не начался. Комната за ночь подстроилась под неё: стены стали на полтона теплее, пол — как прогретый камень, а окно растворилось в панораму так, будто его никогда и не было. Она села на краю ложа, опустила босые ступни на пол и прислушалась к себе: сердце ровное, мысли — как птицы на проводе, ещё не взлетели.

«Живая. Страшно — значит, важно», — напомнила себе.

Она умывалась водой, которая струилась из невидимого источника в стене и пахла озоном и камнем. Тонкая ткань полотенца казалась тёплым облаком, а в зеркале — её лицо: молодое, собранное, но в глазах — опыт прожитых лет, который не стереть никакими капсулами.

— Уровень, — шепнула она своему отражению. — Держим.

В общем зале уже слышались женские голоса. Сначала — отдельными каплями, потом — ручьём. Кто-то смеялся слишком громко (Алла), кто-то шептал молитвы (Олеся), кто-то уговаривал кого-то съесть «хоть кусочек» (Лина — она уже приспособилась быть мамой всему миру). Пахло тёплым хлебом и зелёным чаем: дом выпекал лепёшки из местного зерна, которое на вкус походило на смесь овса и орехов, и разливал настой с травой, отдающей лимоном и мёдом.

— Доброе, — сказала Татьяна, входя.

— Доброе, — отозвались хором. — Смотри, тут хлеб! И… масло? Это масло?

Масло оказалось мягким, прозрачноватым, пахло чем-то морским и травяным; намазывалось тонко и таяло от тепла пальцев. Женщины смеялись, спорили, как правильно резать лепёшки, ругались из-за крошек — и от этих мелочей пространство, ещё вчера больнично-стерильное, начинало звучать как дом.

— Сегодня мы разберёмся с комнатами, — сказала Татьяна, беря на себя роль распорядителя. — У кого есть особые нужды — говорите сразу. Полина, ты — врач, тебе ближе к выходу. Нина — рядом со мной. Алла — вот здесь, у окна, чтобы ты воздухом дышала чаще, а то будешь гореть и коптить.

— Я не копчу, — фыркнула Алла, но улыбнулась.

— И распорядок, — продолжила Татьяна. — Утром — вода, дыхание, потом — еда. Днём — учимся дому и острову, что можно, что нельзя. Вечером — галерея и разговоры. Мы здесь гости, но гости приличные.