Книга Обелиск, страница 63 – Полин Герц

– Мать твою, и это цитата! – всплеснула она руками, и, сама того не заметив, засмеялась. Так было всегда. Стерн доканывал ее расспросами, она злилась, кричала, а он лишь поглаживал ее по плечу и сыпал книжными фразочками. А она угадывала, что из сказанного принадлежало давно почившим дуракам. И потом всегда смеялась: их вечная игра, в которой неизменно выигрывали оба.

– Конечно, это не мое дело, но мне кажется, что ты, Элли, заржавела. И в этом нет ничего дурного: все мы каким-то непонятным образом очутились в плотном пузыре. Мастерс застрял в своих концертах и пьяных юбках, потому что не видит иного будущего. Я, будем честны, увяз в работе, которую до сих пор не смог осмыслить. А ты, – светло-серые глаза уперлись в вытертый красный ковер, боясь встретить тяжелый взгляд собеседника. – Ты застыла в своих мрачных и едких историях, забыв, что мир вокруг все еще движется.

– Ты прав, – спустя минуту дернула она головой. – Это не твое дело. Спасибо за пирог.

Разговор был исчерпан и, допив остывший чай, она отвесила легкий тумак по всклоченной голове и выскользнула из 1А. В том, что редкие беседы за чашкой «эрл грея» оставались ее спасительным кругом в самые тяжелые времена, Элизабет не признается никогда. А Стерн никогда не проговорится, что понимает это и без слов.

Работа не шла, как бы она ни старалась. Пустая страница отражала осуждающее ноль-слов-ноль-символов, а красный ленточный круг на стене завязывался петлей, перекрывая воздух, затягивая на глубину. Родная пустая 2В внезапно начала давить, а скрипка из проигрывателя – раздражать. Не шло. Не клеилось. Не сходилось. Почившая шестерка заслуживала больше, чем сухая заметка о необычной случайности. Каждый из тех, кто умер так внезапно, так ненормально и обидно рано, стоил больше.

Сумерки уже нетерпеливо стучались в дверь, накрывая Грин-стрит снежным кружевом, а слабые огни, запутавшиеся в голых ветвях редких кленов, мерцали, отсчитывая секунды до той неуловимой черты, что разделяет день и вечер. Шаги были неторопливы, но глаза нетерпеливо всматривались вперед. Ловить машину у дома не стала специально – хотела дойти до угла, того самого, на котором недавно стояла, пожираемая сомнениями, потерянная и уставшая. Того самого, с которого ее унесли сильные руки. Домой. Туда, где у темнеющей лестницы она сделала лучший выбор из тех, о которых можно жалеть.

Стоять здесь было странно – стоило закрыть глаза, как память услужливо подбрасывала образы голубых глаз, горевших тем волшебным огнем, что, наверное, принес сам Прометей.

Махнув желтой машине, торопливо села на заднее сиденье, и, помучав водителя долгой паузой на простой и логичный вопрос, назвала адрес.

Хорошо знакомое место встретило холодом, который не найдешь на улицах, площадях и в парках. Ровные ряды гранитных камней, жухлые и свежие цветы, да ветер, гуляющий среди могил. Второго городского кладбища чертовы отключения не коснулись: казалось, что страдать в темноте было завещано только Грин-стрит. Высокие фонари ровно освещали узкие тропки, спустя полчаса выведшие ее к нужному надгробию.

Сара Эвелин Грант родилась 20 марта и умерла 1 февраля, не дожив до двадцати лет каких-то пару месяцев. Жалкие недели отделяли студентку местного колледжа искусств от дня рождения, за которым вполне могли последовать еще пятьдесят прекрасных лет, наполненных тоской по детству и надеждами на будущее, новыми открытиями, хорошими или плохими – неважно, страхами, сражениями, да чем, мать его угодно. Чем угодно, только не пустотой.