Книга Обелиск, страница 66 – Полин Герц

– Горячий, не обожгитесь, – протягивая кружку в холодные руки, ровно произнес он.

Так же ровно, как в ту ночь, когда незваным гостем появился на ее пороге, затянутый во все черное. Отстраненно, спокойно, бездушно.

– Благодарю, – подняв глаза, забрала дымящийся бокал и вдохнула запах «эрл грея». – Как прошел день?

Но он уже не был гостем, а она давно сбросила броню высокомерной хозяйки. Она помнила, как тихий голос разносился по ее спальне, погружая в сказку из далекого детства, помнила, как осторожные руки подтягивали ускользнувшее на край одеяло, помнила, как в голубых глазах горел тот-самый-огонь. И мосты уже были сожжены – отступать некуда.

– Элизабет, нам нельзя, – произносит он, отстраняясь. Пытается потушить пожар маленькой бутылочкой масла, но локомотив давным-давно промчался мимо точки невозврата.

Его тень пляшет по стене в неровном тусклом свете, как живая, пока он безупречной статуей врастает в пол. Непроницаемый, холодный. Точно такой, каким она его запомнила в первую ночь – человек-без-имени, способный лишь одним словом вести армию. Так где же твое войско, Полководец?

– Нельзя что? – верить в такой поворот не хотела, но, вспоминая спешное утреннее прощание, подготовилась заранее. – Нельзя что, Морс?

– Нельзя, – упорно повторяет он, сжимая в тонких пальцах кружку. – Дружить. Я проявил неосмотрительность, за что прошу прощения. Но это не должно продолжаться. Мы не можем. – На скулах играют желваки, а костяшки пальцев белеют. – Сближаться.

– Поздно, – резко встала и стрелой сократила расстояние между ними до дюйма. Отчеканила тихо и твердо, так, как репетировала на заднем сиденье такси по дороге домой. К нему. К ним.

Повторяла, как заведенная, провожая взглядом проплывающие мимо дома и перекрестки. Твердила эту мантру, протягивая уставшему водителю карточку. Смаковала на языке, ковыряясь в замке стальным ключом.

Слишком поздно.

Ее баррикады уже рухнули, а гордые воины склонили головы. Тронный зал в неприступном дворце опустел – все крепости были взяты, все порты захвачены, а акт о безоговорочной капитуляции подписан уверенной рукой.

Слишком поздно.

– Элизабет… – выдыхая, он попытался начать, но слова грубейшим образом были заглушены. Глазами. Руками. Губами.

Ни единого шанса на отступление: 4В заполнилась шумом моря и ароматом мяты. Где-то далеко, там, внизу, со звоном рассыпались фарфоровые чашки, те самые, что он с таким удовольствием переставлял местами, в тайне радуясь такому по-человечески банальному приобретению.

– Поздно, – отрываясь, произнесла она, сверля горящими глазами все до костей. – И пока ты это не признаешь, я не двинусь с места.

Голубые радужки тонули под напором зрачка, а дыхание исчезало. Дамбы прорваны, дороги перекрыты – на каждой по блокпосту. Теперь это видел и он.

– Значит, если я не признаюсь, вы останетесь здесь… – вглядываясь в решительно-нахальное лицо, тихо произнес он.

– Навсегда, – этого она не репетировала, но слово сорвалось с губ так быстро, что смысл дошел не сразу.

Больше они не проронили ни звука: он молча собирал осколки, она – разлитый чай. Бежевое пальто мирно покоилось рядом с черным, представляясь в неровном свете лампы древним чудищем, лупившим десяток глаз-пуговиц. Держа обещание, вложила в теплую ладонь ключи от 2В, и он принес с первого этажа пару кружек и давно забытую бутылку вина.