Книга Библиотекарь из другого мира, страница 7 – Ли Ан

Буквы двигались.

Медленно, плавно, словно живые существа, они перестраивались на пергаменте. Латинские слова растворялись и складывались в новые сочетания. Я успела прочитать одну фразу, прежде чем провалиться в сон:

"Iam tempus est. Veni ad nos, filia sapientiae."

"Время пришло. Иди к нам, дочь мудрости."

А потом темнота накрыла меня, словно теплое одеяло, и я перестала чувствовать жесткий стул под спиной, холодный воздух кондиционера, запах библиотечной пыли. Остались только травы, только тепло древнего пергамента под щекой и ощущение, что куда-то лечу — медленно, плавно, безопасно.

Словно кто-то нес меня на руках через бесконечную ночь навстречу новому утру.

Первое, что я заметила, — пение птиц. Не городское карканье ворон и чириканье воробьев, а что-то мелодичное, переливчатое. Звуки, которые слышишь разве что в документальных фильмах о дикой природе.

Второе — потолок. Вместо знакомого белого пластика надо мной тянулись темные деревянные балки. Грубо обработанные, с сучками и неровностями. Между ними виднелась соломенная крыша — настоящая солома, не декоративная.

Я села в кровати и огляделась. Комната была маленькой, простой, но уютной. Деревянные стены, дощатый пол, покрытый домотканым ковриком. У единственного окна стоял небольшой стол, на котором дожидались своей очереди керамический кувшин и глиняная чаша. Солнечный свет, проникающий через оконце, казался каким-то особенным — мягким, золотистым, не таким резким, как московское утреннее солнце.

На стене висели пучки сушеных трав. Даже не зная их названий, я почувствовала знакомые ароматы: ромашка, мята, что-то похожее на зверобой.

— Что за... — начала я и замолкла.

Голос был мой, но не совсем. Тембр чуть выше, интонации немного другие. Словно кто-то слегка настроил мой голос в другой тональности.

Я посмотрела на свои руки и ахнула. Это были не мои руки. Похожие, да, но более худые, с длинными тонкими пальцами. Мозоли располагались в совершенно других местах — не от компьютерной клавиатуры и перетаскивания книг, а от какой-то другой работы. Под ногтями была земля, словно я недавно копалась в саду.

Я провела рукой по волосам. Длиннее. Намного длиннее, чем мои привычные волосы до плеч. И цвет... светлее? Русый вместо каштанового.

— Либо я сплю, — пробормотала я, — либо...

Щипок за руку оказался вполне болезненным. Сон отпадал.

— Либо я сошла с ума.

Но безумие тоже не объясняло чужие руки, чужие волосы и запах настоящих трав вместо автомобильных выхлопов за окном.

Я встала с кровати — деревянной, с соломенным матрасом, покрытым грубым льняным бельем — и подошла к столу. Вместо зеркала там висел кусок отполированного металла. Отражение было размытым, но достаточно четким, чтобы понять: передо мной не Лина Морозова, тридцати двух лет, библиотекарь из Москвы.

Лицо было похожим — овал, разрез глаз, форма носа. Но моложе. Намного моложе. И черты тоньше, изящнее. Словно кто-то взял мое лицо и слегка его отредактировал, сделав более... правильным.

И тут на меня нахлынуло.

Воспоминания. Не мои.

Элиана. Двадцать пять лет. Дочь лекаря Бенедикта из Ореховой Рощи. Болезнь. Долгая, мучительная. Отец пытался лечить всеми известными способами, но... Смерть три дня назад.

Воспоминания приходили волнами, словно кто-то осторожно открывал шкатулки в моей голове. Вот отец — пожилой мужчина с добрыми глазами и уставшими руками — склоняется над кроватью больной дочери. Вот последний вздох. Вот похороны...