Книга И тут я увидела чудовище, страница 108 – Екатерина Началова

Не знаю, что могу отдать за возможность попробовать с начала. Все, наверное. А что у меня есть? Да ничего... Руки, ноги.

Вот ногу отдам? Потом без ноги жить ведь ой как нелегко... И я представляю, что отдаю ногу за еще один шанс с Ингренсом. Разум кривится, но сердце согласно и на эту цену.

Порой я думаю очень крамольные вещи: а могу ли я отдать за Ингренса жизнь мамы?

Жизнь отца? Свою?

Иногда я сама себе отвечаю гордое «нет!».

Иногда унизительное «да».

Глупые вопросы, знаю. И ответы тоже глупые. Их жизни мне не принадлежат, только одна маленькая своя. Он мог убить меня, но я и так умираю без него. Смысл так мучиться?

С этой мыслью я бреду к дому.

Сдаюсь. Сейчас я зайду и потребую, чтобы меня доставили в столицу. А если откажут, пойду пешком. Нет у меня никакой гордости... Может и есть, но она больше не важна...

Да.

Я распахиваю дверь с такой силой, что она чуть не слетает с петель, и сразу начинаю говорить:

— Ма...

Первый слог застревает у меня в горле. Дом полон гостей — в общем зале царит какая-то сложная атмосфера, на креслах расположились незнакомые растерянные женщины, серьезно стоят незнакомые мужчины, волчком крутится красная юбка мамы, суровым столбом возвышается отец, из-за угла маячит длинный нос Агарта и белоснежно сияет он.

Ингренс.

Мы встречаемся глазами.

Вся я как есть, с сорванной вместе с кожей защитой, ослабевшая и полностью сошедшая с ума от заполняющей меня тоски и безумной решимости, на секунду прирастаю к месту.

На секунду. Пока идёт эта секунда, что-то сыпется вниз. Я слышу хрустальный звон. Льдинки? Осколки... чего?

— Леди... — говорит Ингренс своим обычным нежным голосом.

Я, кажется, взлетаю, а может прыгаю, не знаю, не фиксирую. В следующий миг я уже на его груди. Обвиваю руками шею, чувствую его руку на спине, зажмуриваюсь и согласна умереть хоть сейчас.

Сердце Ингренса под камзолом бьется часто. Мое стучит в унисон, пытаясь достать до мужского сердца в грудной клетке, прижатой к моей.

Все отводят глаза, мама громко предлагает напитки, и никто не отказывается.

Ингренс меня не отстраняет. Он успокаивающе укутывает мою спину рукой, а я утыкаюсь лицом в белый камзол и беззвучно реву. Я не хотела бы, но слезы не спрашивают — они сами катятся из глаз, а я цепляюсь за Ингренса, смертельно боясь, что кто-нибудь или что-нибудь его у меня отберет. Их слишком много — гостей и правил — мне страшно, что кто-то сможет или он сам...

Обычно словоохотливый Ингренс прижимается к моим волосам подбородком и молчит. Отсутствие слов короля слышится остальным так громко, что неожиданно начинает говорить отец. Не со мной, не с Ингренсом. Он обращается к гостям и заводит какой-то вежливый разговор, из которого я слабо улавливаю, что серьезные мужчины и растерянные женщины — это знакомые ему соседи. Они с облегчением вступают в беседу, с негодованием обсуждают прожорливых личинок, обгладывающих свежие побеги, пьют освежающий травяной чай и делают вид, что в двух шагах от них правящий король не обнимает дочь хозяев. Только мама приносит и украдкой подает мне перчатки — находиться с непокрытыми ногтями в обществе неприлично. Так-то не очень прилично открыто хватать короля или даму, но это правило временно игнорируется.

Закрыв глаза, я проваливаюсь в Ингренса, и он кормит меня близостью, поит своим присутствием, так что я постепенно оживаю, как пустыня, к которой пришел долгожданный дождь. Я не знаю, зачем он пришел, понимаю, что сначала надо говорить и разбираться, но пока не могу.