Книга Пшеничная вдова, страница 135 – Данила Скит, Сумеречная грёза

– Отец, но мать умерла всего полвесны назад, – сказал он тихо, склонясь над ухом отца, будто их мог кто-то услышать. Но их не слышал никто, кроме собственной совести, – Боги завещали держать траур год.

Он и сам не знал, что даст ему это время, но не мог поступить иначе. Бернад повернулся к сыну. Лицо его словно треснуло, на мгновение мелькнул медвежий оскал.

– Боги… Боги завещают держать траур, но не завещают жить! – прогремел он, – Она была ещё не так стара! Вельта могла родить мне ещё одного наследника.

Бернад любил жену, но никогда об этом не вспоминал. Он сетовал только о нерожденном сыне. Реборн подошёл к отцу вплотную.

– Теллостосу вполне хватит и одного наследника, – голос Реборна сделался тише и вкрадчивей, – Прошу, отец, выдержи положенный год. Ради матери. Ради меня.

С досадой махнув на сына рукой, Бернад двинулся вперёд и больше ни слова не сказал. Для него остаток дня был безнадежно испорчен.

Черные корабли ушли на рассвете.

В такие вечера сердце всегда просило грозы. Чтобы молнии, сверкая, призвали с собой ураганный дождь, холод накинулся на замок, заставляя затягивать резные ставни между спальней и лоджией. А потом еще одни – чтобы наглухо, прямо как зимой, и почувствовать себя котом. Холодные вечера под натиском бриза в Аоэстреде не редкость, но Исбэль любила те, что заставляют сверкать звезды холодным блеском заморозков.

Травяной чай лился в чашку тонкой струйкой – теплый, ароматный, чайник меняли два раза в день, он никогда не остывал – глаэкорские камни, привезенные совсем недавно, долго хранили тепло, а один из них сейчас грел блестящее стальное дно. В последнее время Исбэль окончательно сменила разбавленное вино на горячий настой – Вернон сошелся-таки в мнении с сиром Хардроком на медицину: кипяток убивал духов зла, заселявших сырую воду. Настои и отвары трав не угрожали здоровью, а приносили исключительную пользу.

Опять он здесь… Реборн много времени проводил с Исбэль, она понимала, о чем они говорили, но совсем не понимала, о чем молчали и это ее беспокоило. Фарфоровая чашка наполнялась медленно, ведь закончи Исбэль свое дело, ей придется поднять глаза и, быть может, заговорить, а этого она совсем не хотела. Реборн снова пришел к ночи в спалью и смотрел на нее совсем неуютно. Ее пугал этот взгляд. Тяжелый, сосредоточенный и было не понятно, что кроется за ним. Две весны. Всего две весны… Он сам сказал это своим молчанием. Между другими речами, строгими и важными, но не имевшими для нее теперь никакого значения. Это было единственное его молчание, которое она поняла. Удивительно, как воодушевление может быстро сдаться страху. Уйти за горизонт от болезни или в бою не так болезненно, думала Исбэль, ведь это случается неожиданно, но жить, зная… Наверное, в этом и заключается самый большой страх. Так можно сойти с ума или совсем никогда не налить чай. Что, если он размышляет именно об этом?

– Ходит легенда, что в сердце глаэкорского булыжника лежит слеза дракона, – сорвал чайную броню Реборн до того, как упала последняя капля, – Поэтому они так жадно берут тепло и отдают совсем неохотно.

«Так совсем нечестно, это против правил!» – в отчаянии подумала Исбэль, все еще крепко сжимая стальную ручку кружевной захваткой.