Книга Неладная сила, страница 100 – Елизавета Дворецкая

– Зайди ко мне, – кивнула мать Агния Устинье, когда утреня закончилась и монахини стояли перед крыльцом своей маленькой деревянной церкви, провожая отца Ефросина. Тот жил в своей келлии за оградой монастыря и трижды в день приходил служить.

Монастырь прятался в лесу, в версте от берега Нивы. Высокий тын окружал площадку, где в середине стояла церковь Благовещенья с пристроенной к ней трапезной, напротив – маленькие срубные келлии. Позади, за тыном, стоял скотный двор, за ним – огороды за плетнем. Собирая с волости дань, Нежата Нездинич, родич матери Агнии, уделял инокиням часть хлеба для пропитания и воска для свечей, но чтобы прокормиться, им приходилось трудиться не покладая рук. Для огородов шла горячая пора – перекапывать, высаживать рассаду, сеять семена, – и все эти дни Устинья была занята, так что даже у нее, молодой сильной девушки, заболела спина. Мать Агния благословила ее пожить в монастыре, потрудиться, пока решит, стоит ли ей остаться. Помощь Устиньи была очень нужна: из девяти инокинь шесть были стары, хворы и малосильны. Устинья одна за день делала больше, чем три других работницы.

Все думала: как там дядька? Мужчине на огороде работать не годится – ничего не вырастет, и Куприян, надо думать, наймет кого-нибудь в деревне, старую Перенежку и ее внучку Настасею. Следить, как они работают, ему будет некогда – еще ведь сеять, бороновать. На прощание она снова упрашивала его жениться, иначе в избе совсем перестанет пахнуть жилым. Устинья знала, что шишигам из горшка постоянно требуется работа, но дядька дал ей слово не пользоваться ими без крайней нужды.

Вслед за матерью Агнией Устинья прошла через площадку к срубам-келлиям. Игуменью сопровождала ее келейница, сестра Виринея, готовая исполнить любое повеление.

Келлия игуменьи ничем не отличалась от прочих – была почти так же тесна, бревенчатые стены ничем не прикрыты, а единственная роскошь – образ Богородицы новгородского письма, настоящая икона, а не те резные, деревянные, которых архиепископ не признал бы. В серебряном окладе с самоцветами, с лампадкой красного царьградского стекла, образ вносил в тесное помещение отпечаток роскоши духовных богатств.

Устинья вошла вслед за матерью Агнией, перекрестилась на образ, опустила глаза. Не просто так ее позвали: сейчас она узнает судьбу свою. Виринея встала с другой стороны от двери и устремила на Устинью недружелюбный взгляд из-под густых, вечно сведенных черных бровей, придававших ей грозный, почти воинственный вид. Она на голову с лишним возвышалась над матерью Агнией, и Устинья не могла отделаться от нехорошей мысли, что келейница напоминает бдительную, всегда готовую оскалиться сторожевую собаку. Ее грозный вид, как сказала однажды сама мать Агния, объясняется любовью, ей все время хочется защитить игуменью, да только на нее никто не нападает. Устинья же подозревала, что любовь эта простирается до ревности: Виринея опасается, как бы мать Агния не полюбила другую инокиню и не приблизила ее к себе, отдав должность келейницы. На Устинью, единственную молодую, приятную собой девушку в монастыре, к тому же новое здесь лицо, сестра Виринея взирала с особой, не совсем необоснованной подозрительностью.

– Сегодня три недели, как ты у нас, Устиньюшка, так ведь? – мягко спросила мать Агния. – Перед Великой Субботой дядька тебя привез, а теперь у нас третья седмица по Пасхе кончается.