Книга Знамение змиево, страница 150 – Елизавета Дворецкая

– М-Марьица! – не удержавшись, шепнул он. – Ты здесь?

Хотелось ощутить рядом хоть одну дружественную душу.

– Тута я, – шепнул тонкий голосок, и теперь он имел особенное выражение: боязливое, благоговейное, но не без призвука тайного восторга перед необычностью этого ночного похода.

– Будь здесь, – попросил Воята, хотя полагал, что Марьица и так его не покидает, незримо вьётся над правым плечом, будто ангельский комар.

Ещё раз перекрестившись, Воята вытер вспотевшие ладони о порты и открыл книгу. Прислушиваясь к тишине, стал переворачивать тяжёлые пергаментные страницы, как это делали до него многие поколения власьевских попов – от их рук края листов и сделались, будто у жухлых осенних листьев. Евангелия… Месяцеслов… Теперь Воята не смотрел на столбцы и числа, а искал надпись на полях справа. Чем ближе к месяцу иуню, по-болгарски рекомому изок, тем сильнее замирало сердце. На месте ли надпись? Куда она могла деться, казалось бы? Отец Касьян мог её соскоблить… Лист мог ещё сильнее пострадать. Она могла просто Вояте присниться…

Вот она. Неровные чёрные рядки букв на полях, упирающиеся в обтрёпанные края листа. Воята ждал этого, но сердце оборвалось. Наклонившись, стал внимательно вчитываться, стараясь отпечатать в памяти каждое слово.

Вне… прииде… Ульяни… велика… нафпятни… малу… изыде… свет… прев… лик… сниде… вели… звезд… светл… ибу… стоя… вверх… озера.

– Что там? – шептала над ухом Марьица. – Ну, расскажи!

Вот имя Ульянии.

– «Вне» – это «внегда»? – прошептал Воята, не столько Марьице, сколько себе.

Очень может быть, ведь в надписи Псалтири тоже было это слово. «Прииде» – «приидет»? «Ульяния великая» – именно седьмая из великих пятниц имеется в виду, теперь Воята в этом не сомневался. «На-фита-пятни» – «на девятую пятницу»? Потом идёт «малу» – речь о девятой из малых пятниц, что отсчитывается от Пасхи? Несомненно!

– Изыде свет… прев… лик… Свет превелик! Никакого «лика» тут нет и не было, это я дурак. «Сниде» – что? Вели…кая звезд…а светл…ая, – зашептал Воята, домысливая оборванные окончания слов. – Ибу… «И будет стоять вверху озера»!

Вроде всё понятно… и не всё. Внегда… Воята поспешно распустил верхний пояс и распахнул кожух – ему было жарко, всякая жилка трепетала, кровь бурлила. Старец Панфирий описал здесь срок и условия – чего? Когда великая пятница Ульяния придётся на малую пятницу девятую… Надо спросить у бабы Параскевы, бывает ли такое. И тогда воссияет свет превелик, появится звезда… вверху озера… Дивного озера?

– Господи Иисусе! – вдруг ахнула над ухом Марьица, и Воята резко обернулся.

И вздрогнул, как от удара молнии. Царские врата были распахнуты, занавесь отодвинута, как бывает при выносе Святых Тайн, и в проеме стоял отец Касьян с протянутыми вперёд руками.

Увлечённый своими разысканиями, Воята не услышал ни звука – ни скрипа крыльца, ни стука двери, ни шагов через церковь, ни шороха занавеси.

Воята отшатнулся от трапезы, но что толку – он был застигнут, свет семисвечника не позволял ему спрятаться в тесном срубе алтаря. Был порыв что-то сказать, оправдаться, – и мысль, что сказать нечего и оправдаться нечем.

Но через миг эти мысли сменились другими. При свете того же семисвечника Вояте бросилось в глаза, что отец Касьян не в рясе, а в одной сорочке и к тому же босиком. А на дворе не лето – весьма холодная весенняя ночь, кое-где под оградами ещё и снег лежит.