Онлайн книга «Знамение змиево»
|
– Задорный бес… – проворчал Воята. – А как же она? Артемия? Навек в лесу останется? – Я – твой ангел, о тебе радею. О ней пусть её ангелы порадеют. – А коли у неё их нет? – Куда же растеряла? – В голосе Марьицы послышалось нечто вроде ревности. – Ну, хоть молись как следует! – одолевая досаду, ответил Воята. Ещё не хватало с собственным ангелом повздорить, да в такой час, когда без Божьей помощи пропадёшь! Марьица замолчала, настала тишина, густо расшитая соловьиным щёлканьем и свистом. Отбросив все мысли, Воята вслушивался в чистый серебряный перезвон, нежный, зовущий. Чив-чив… тиу-тиу… чу-чу-чу-тю-тю-тю… – Ку-ку! – вдруг откликнулась из березняка кукушка, и Воята поджался: это заговорил Тот Свет, что с темнотой неудержимо надвигался на него. И опять: чиу-чиу… Ти-у, ти-у… чиу-чиу! Как человек городской и до птиц не охотник, Воята различал их плохо, но соловья кто же не знает? Сумеречная роща полна была поющих голосов, изредка вклинивалась и кукушка, будто хотела сказать: и я здесь! И мне есть что сказать! Слушая соловьёв, Воята даже обеспокоился: за таким распевом он не услышит ничего другого. А они ведь до рассвета не умолкнут. – Чу-чу-и, чу-чу-и! Бесконечное разнообразие звонких переливов завораживало. – Бр-р-р-р! – выводили своё лягушки в камышовой заводи. – Ку-ку! – мрачно вставляла кукушка. Казалось, она сожалеет, что не может так же красиво петь, так же разливаться голосом, всякий раз по-новому, что ей дано Господом одно-единственное слово. От ушедшего на покой солнца остались лишь полосы розоватого света, перемешанного с серым облачным маревом, похожие на борозды. Видно, в эту пору и солнце пашет небесное поле, запрягая в плуг своих крылатых коней, сеет звёздочки, а сестрица Заря носит ему в поле обед в лукошке. Вспомнился Куприян, Устинья в беленьком платочке… Может, они уже спят… Воята надеялся, что Устинья не спит, а молится за него. Никто другой ведь, ни баба Параскева, ни родичи в далёком Новгороде, не ведают, где он сейчас и что затеял. Если ему не повезёт, до утра он может и не дожить. Найдут его здесь дня через три-четыре… только мало что от него останется. И читать по нём Псалтирь будет некому, и погребут его не в земле-матушке, а за оградкой из жердей, в Лихом логу, как Меркушку… Вместо савана в куль рогожный обрядят… Темнело. Птичье разноголосье поутихло: славки и дрозды смолкли, теперь пели только соловьи. Свистели, пощёлкивали, будто хвалясь беспечно: нам темнота нипочём, ночи не боимся, тьма нам не преграда. Воята невольно оглянулся на лес в стороне Лихого лога – отсюда тот казался низкой чёрной стеной под пологом тёмно-синего неба. А вот и луна – пышная, белая, налитая золотистым молоком. Ах, красавица! Вид её успокоил, хотя Воята и понимал: её появление – знак, что зверь близится… Надо думать, отец Касьян в сумерках выехал из Ярилина погоста или из Воймириц, где он там ночует. Вояте виделось, как тот едет по дороге через поля – чернобородый, в чёрной рясе и свите, на вороном коне среди ночной тьмы… будто Кощей, наиглавнейший бес подземный, в которого веровали словене до крещения… Только и не хватает, что чёрного ворона на плече и чёрного пса у стремени… От этого воображаемого зрелища Вояте сделалось совсем нехорошо, будто он опять стал малым дитём и слушает страшные сказки деда Василия. А ведь это не сказка, не шутка – истинный бес, чудовище, привыкшее питаться кровью человеческой, близится к нему… и он сам встал на его дороге. Ну не дурак ли? |