Книга Из бурных волн, страница 136 – Вал И. Лейн

— Где бы она могла быть? — спросила я себя. В отчаянии принялась искать, вытаскивая коробки отовсюду и передвигая все, что только могла. Но ничего. Не было никаких признаков этой легендарной шкатулки.

Я плюхнулась на пол и безропотно села, волнение в груди нарастало, как волна. И тут океан, который я сдерживала, наконец, обрушился на меня. Вырвавшийся у меня сдавленный вопль эхом отразился от пустых стен чердака. Слезы закапали на пыльный пол, когда я упала ничком, рыдания были быстрыми и прерывистыми. Я крепко обхватила себя руками, пытаясь отдышаться, раскачиваясь вперед-назад. Я не могла этого сделать. Я не могла спасти нас. И я была такой, такой уставшей.

Меня разбудил гудок на улице. Когда открыла глаза, они горели, и я поняла, что заснула там, на чердаке. Быстро вскочила на ноги и спустилась в ванную, чтобы почистить зубы, принять душ. И убедилась, что чердак закрылся за мной.

— Трина, я здесь! — услышала я, как папа позвал меня из коридора.

Я выглянула из-за двери ванной.

— Прости, папа, я проспала. Должно быть, не услышала будильник.

Папа не возражал подождать, пока я закончу собираться, и я изо всех сил старалась выглядеть более отдохнувшей, чем чувствовала себя на самом деле.

Вернувшись в больницу, я перевернула в своей голове все, что смогла вспомнить. Что я упустила? Я планировала попробовать поискать еще раз сегодня вечером, но теряла уверенность в том, что эта шкатулка действительно когда-либо была у мамы.

Когда наступили сумерки, я свернулась калачиком у маленького окошка в маминой комнате. Я изучала горизонт, замечая, как бледно-оранжевые и серые оттенки, словно волны, перекатывались по небу, когда солнце клонилось к закату. Разноцветные полосы были сотканы на небе, как шелковые нити, и мне захотелось взять в руки кисть. Но самое лучшее, что я смогла достать, — альбом для рисования, который лежал в спортивной сумке. Наблюдая, как луна занимает место солнца, я позволила сердцу направлять руку, когда она начала обводить контур лица. Из штрихов моего карандаша получились взъерошенные волосы, волевой подбородок и горящие, свирепые глаза, смотрящие на меня со страницы. Очерчивая бархатистые губы, я мысленно призвала на помощь воспоминания о нектариновом вкусе, который все еще сохранялся на моих губах.

Запах соуса маринара и чеснока отвлек меня от рисования. В комнату вошел папа, неся коробку с пиццей, и поставил ее на маленький столик, бросив взгляд в мою сторону.

— Кто это? — Я заметила, что он разглядывает мой альбом для рисования.

— О… эм. — Я быстро положила тетрадь плашмя, чтобы заслонить от него, чувствуя, как краснею. — Никто.

— Ну, я в это ни на минуту не поверю, — рассмеялся он. — Я никогда не видел, чтобы ты так рисовала людей. Обычно это бабочки, цветы или облака.

Он был в некотором роде прав. Иногда я делала наброски и рисовала людей, но портреты, как правило, не были моим увлечением. Особенно портреты привлекательных мужчин.

— Трина, ты можешь не говорить мне, но не думай, что твой старина не сможет этого понять. Я уже давно влюблен. — Он улыбнулся, показав свои крупные зубы под усами, и бросил взгляд на мою маму. — И я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что ты не влюбляешься в кого попало.

Захлопав ресницами, я попыталась не смотреть на него, но он подошел ближе.