Книга Вдова на выданье, страница 122 – Даниэль Брэйн

«Шатер» имел полный зал, поэтому рекламный бюджет я пустила на объявления для кейтеринга. Я напрягла фантазию, вспомнила самые результативные слоганы, но истратила больше двадцати целковых впустую. У клиентов были свои, домашние повара, и кухонная революция откладывалась. Зато у меня вошло в привычку читать газеты — скукота, сплошная политика, экономике уделяли неприлично мало внимания, а несколько полос отводили под занимательную рекламу и статьи, как жить счастливой семейной жизнью.

Сначала я читала этот домострой с интересом, но вскоре бросила. Советы были неприятными, а интеграция моя в общество и эпоху прошла и так успешно, чтобы я портила себе настроение этой дрянью.

Когда ремонт во втором зале подходил к концу, случились два примечательных события. Первое — беременность жены Пахома Провича, и Сила, принесший мне эту радостную весть, аж разревелся. Он уселся на стуле в углу кухни, счастливый до невозможности, и крупные слезы, как елочные игрушки, сверкали в его бороде. Я не задавалась вопросом, кто оказал Обрыдлову такую услугу, может, и Сила — не мое это было дело. Второе — оплеухи, которыми Авдотья Ермолина наградила супруга, когда тот явился домой за полночь, нетрезвый и с пустыми карманами. Агафья, примчавшаяся ко мне ни свет ни заря и поднявшая меня с постели, сербала чай, жевала вчерашние слойки и добродушно смотрела, как кот собирается тошнить шерстью на ее плат.

Я завела кота, было чувство, что чего-то недостает. Теперь все было в ажуре, даже лоток, который Евграф постоянно опрокидывал.

— По физии ему надавала, руки в бок, приложила прощелыгой да недоумком, а когда Макарка с испугу сбечь хотел, запустила вазой — от на столечко не попала. Хорошо! — Агафья сунула остатки слойки в рот, проглотила, утерла губы и звучно всосала с блюдца чай. — Как считаешь, матушка, Дуняшку в лавку ставить уже пора али нет? А Макарке я еще добавила, да ему разве впрок пойдет?

Любая наука хороша, когда доходчива.

В одну из последних летних ночей — лунную, свежую, терпко пахнущую росой — меня разбудил душераздирающий вопль. Я дернулась, приподнялась на локте, в ужасе глядя на детей и панически размышляя, пора ли выдергивать их из постелей и мчаться вниз. Крик прервался, через пару секунд раздался снова, но уже приглушенный, и гарью не пахло, как я ни принюхивалась.

— Пожар? — глухо захрипела я, когда дверь открылась и на пороге возникла сонная, в рубахе, Парашка с кривой свечкой в руке. — Буди детей!

Из ценностей у меня — одна чековая книжка, подумала я и спустила ноги с кровати. Прасковья шлепнула свечку на столик и замахала на меня руками прежде, чем я что-то предприняла.

— Чего, барыня! — зашептала она с горящими любопытством глазами. Я не помнила у нее такого радостного возбуждения, словно у буйных соседей случилась наконец поножовщина и лишь Парашки на месте событий не достает. — Какой пожар, гляди, в рынду не колотят. Поди, узнаю, чего стряслось-то?

— Я сама, — заупрямилась я и потянулась за пеньюаром. Барство, но я не стала его выкидывать, а приказала Парашке залатать, вот пригодился не только перед Мироном с утра красоваться.

Пока я нащупывала концы пояса и собирала по всей комнате домашние туфли, крики перешли в приглушенные рыдания. Я сбежала вниз, Парашке, как у нее ни свербило, пришлось остаться с детьми. За мной топал босыми ногами Евграф, из квартир выглядывали жильцы, прислуга спешила все увидеть своими глазами, переговаривалась и сторонилась, пропуская меня, как барыню, и по изумленным взглядам я смекнула, что не след мне лезть в холопье полымя, но черт с ним.