Книга Вдова на выданье, страница 121 – Даниэль Брэйн

Если исключить, что ты лишилась дара речи, когда увидела мой дом, и загорелась свить себе гнездышко у меня за пазухой, зачем-то ты явилась именно ко мне.

— Я не знаю, — отозвалась Леонида слишком быстро, чтобы я поверила. Ложка выскользнула, но допустим, она просто в мыле. — Матушка не говорила мне, что да как. Лариса… меня выгнала, не хочу ее знать. Она бы меня погубила, Липа.

Я машинально отерла руку от мыльных брызг. Святая правда, Клавдия отволокла бы Леониду в острог, она о преступлениях Домны не знала, боялась она меня и подозревала меня. Убийца жила с ней под одной крышей — тишайшая, незаметнейшая, смертоносная, как черная вдова.

Жила — и не жалила. Как это удивительно.

Мирон предрек кейтерингу провал. Я сочла мрачный прогноз хорошим знаком и показала сама себе большие пальцы. Под закрытие мы все распродавали «на вынос» за половину цены, даже домой мне не всегда удавалось что-то отложить, и я надеялась, что популярностью будет пользоваться и доставка.

— Сколько стоит лошадь, Мирон?

— Не позорьте вы заведение, Олимпиада Львовна! — взвыл Мирон, хватаясь за голову, и мука с его рук осыпала все вокруг. — Дерьмовое мясо, три целковых вся туша! Сказать кому, со стыда сгорю!

— Живая лошадь, Мирон! Мне не нужно ее есть, мне надо, чтобы она товар возила!

— Целковых тридцать, матушка, — мгновенно успокоился повар и вернулся к выпечке, а я закатила глаза. Трех лошадей хватит?

Я взяла перо, плеснула на исчерканный расчетами лист чернилами; вошла Леонида, вытерла руки о висевшее при входе полотенце, подошла и не глядя высыпала деньги на стол передо мной. Сколько бы я ни говорила ей так не делать, бесполезно, а Парашка, когда я вечером нажаловалась ей и попросила совета, просветила, что благодетельница, которая аспидка, то есть Клавдия, выдающая себя за Ларису, любила обвинять в кражах всех, включая меня.

— А то бы подумать, чего после смерти купчины благодетельница с цепи сорвалась, — задумчиво почесала нос Парашка и заработала крючком. — Благодетельница нищим последнее отдавала, а то из-за полцелкового — крик. Вот Леонидка и вываливает карманы. Не нравится ей на тебя спину гнуть, подносы таскать, а куда ей еще идти, сама посуди?

Леонида к участи подавальщицы притерпелась, к тому же женщины заглядывали нечасто, и большую часть дня она все равно проводила на кухне. Повариха из нее была никудышная, Мирон приспособил ее посуду мыть, и совесть меня точила, но так, самую малость.

Я отпила лимонад и склонилась к письмам Ларисы. Я читала их каждый день, пребывая в сказочном убеждении, что разгадка прячется между строк, но ничего, конечно, не находила.

Лариса живописала Николаю наше убогое житие — кратко, но выразительно, перечисляя бытовые мелочи, и все эти доклады были, лишь чтобы иной раз вывести на бумаге «соколика». Я сличала почерки, особенности написания букв, нажим, наклон, стилистику, и приходила к выводу — писал один человек. Каждое послание оканчивалось слащавым «остаюсь сестра ваша верная Лариса», я давно разложила письма по датам: первое — весна прошлого года, написанное, вероятно, сразу как Николай ушел в последнее плавание, еще три — в течение лета и пятое, без концовки, — аккурат перед кончиной Матвея.

Ничего. Хоть какая-то зацепка, но нет, или я ее просто не видела. Даже про случай с Леонидой ни гу-гу.