Книга Вдова на выданье, страница 44 – Даниэль Брэйн

— Самое главное, сестреночка, кормить этим детей.

Лариса сидела истуканом, и я, хотя и отыгрывала свою роль, не могла взять в толк, какая ей выгода молчать. Мой муж бахвалился среди купцов украшениями, которые он мне покупал, наверняка они стоили целое состояние. И, что тоже немаловажно, при всех своих долгах и потере всего капитала мой муж не потребовал, чтобы я все драгоценности ему отдала.

Это была такая любовь? Своеобразная, но надо признать, что по какому-то кодексу он полагал, что все украшения — мои, и он на них не претендует.

— Мой муж ни разу не потребовал, чтобы я украшения ему отдала, дела поправить, — тут же озвучила я. — Стало быть, понимал, что в черный день я без куска хлеба с маслом и без крыши над головой не останусь. Вставай, сестра, показывай, где что прячешь, — жмурясь, как кошка на солнышке, пригласила я. — Не дашь по-хорошему, дашь по-плохому.

Лариса сидела, уставившись в одну точку. Я же внимательно оглядывала комнату, прикидывая, где она может прятать украшения. По описи их немало, и пусть кольца занимают места всего ничего, но диадему не сунешь под жиденькую перину, а в бюро…

Свободной рукой я дернула ящик, и Лариса взвизгнула и подскочила. По столу разлетелись из ящика надушенные бумажки, я подняла одну: «Милый соколик Николенька…»

А у Ларисы есть сердечный интерес. Хотя письмо выцвело, вестимо, женился соколик давно и благополучно на ком-то помоложе и побогаче.

Я не успела уловить движение и поплатилась. Лариса проворно вскочила и с шипением стиснула руки на моем горле. Попытка смешная и неумелая, но всерьез, и мне было больно, поэтому я, недолго думая и не стараясь вырваться, бросила на столешницу подсвечник, резко и сильно двинула локтем назад, и хватка на шее разжалась.

Долю секунды я смотрела на схватившуюся за бок Ларису и думала — ну я же давала тебе шанс. Теперь ты охаешь и от сердца плачешь, а сейчас тебе будет еще хуже.

— Не ори, — предупредила я Ларису, стягивая ей волосы на затылке, больше для острастки, иначе она не сможет говорить. — Одного раза тебе, сестричка, хватит, чтобы понять — не надо меня больше злить. Не спрашивай, где я этому научилась. Не узнавай, что я еще умею, договорились? Кивни или мяукни что, а то я думаю, что ты умом от страха повредилась. Ну?

— Мерзкая, — всхлипнула Лариса, и по щекам ее текли злые, обиженные слезы. — Какая же ты мерзкая, погибель ты лютая! Будь проклят тот день, когда Матвей тебя в дом привел!

— Великолепно, часть «не буди лихо» тобой усвоена. Вторая часть — «охал дядя, на чужое глядя». А тетя вопила благим матом.

Крышевавшие мой диковатый бизнес в конце девяностых «братки» выглядели устрашающе. Иногда они деловито шли куда-то по рынку, помахивая утюгом, и я думала — его даже в ход пускать не обязательно, он сам по себе провоцирует желание паниковать. Я сейчас сама себе напоминала черт знает кого — не то Соньку Золотую Ручку, не то главаря рэкетиров.

— Смотри, до чего ты меня довела! — пустила я в ход примитивный козырь, и он сработал.

— У меня ничего нет, — выпалила Лариса, выпучив от боли и страха глаза. — Отпусти меня, у меня ничего нет.

— Хитро, — хмыкнула я, руки, разумеется, не разжав.

— Я не знаю, где это все! Я бы все продала, давно продала, если бы знала! — зачастила Лариса, сжимаясь, потому что я не отпускала ее волосы. — Я… это Клавдия. Думаю, что она. Куда-то спрятала. Я искала и не нашла. Я все обыскала. Весь дом. Все снизу доверху. Они были, были здесь, в сундуке под ее кроватью, закрытом, прикованном. Я открыла его, едва схоронили ее. Ничего не было. Ничего.