Книга Вдова на выданье, страница 48 – Даниэль Брэйн

— От чего Зинаида могла умереть?

— Думать нечего, — махнул рукой доктор и с сожалением посмотрел на тело. Лариса считала, что сплоховала бабка со спицей, но тогда юбка была бы в крови. — Rigor mortis… э-э… быстрое окоченение нижних конечностей и живота, посинение губ, отравление хлебным цветом, картина с древности хорошо известная. Вы, Олимпиада Львовна, поторопите, чтобы подводу мне дали, не в коляске же тело в участок везти. Не знаете, где могла ваша Зинаида хлебный цвет раздобыть? Средство, в империи давно запрещенное.

— Почему вы решили, что Зинаида?.. — опешила я. Я видела, как она умирала, и хотела ли она отравить кого-то, быть может, даже меня или моих детей, — кто знает, но неосмотрительно есть или пить отравленное самой — смерть слишком страшная.

Доктор покачивал головой. Он был немолод и сед, повидал, как я себе представляла, немало, и в том, что говорил, он был убежден. Насколько я могла судить, доктора в это время хватались за все, что подворачивалось, будь то переломы, тяжелые роды, травмы черепа и инфекционные заболевания, опухоли и отравления, и практика их была намного обширнее во всех существующих отраслях медицины. Правда, кладбища тоже больше, чем у моих современников.

— Милая моя Олимпиада Львовна, — снисходительно улыбнулся доктор, и я в его взгляде читала чуть ли не зависть ко мне, непосвященной, — вы юны и несведущи, а хлебный цвет пьют, чтобы плод из чрева изгнать. Перестаралась девка ваша! Но вот где она корень взяла, когда хлеб пораженный гниет за половину зимы, а за продажу зараженного зерна каторга полагается, вот это ума не приложу. Так что, пришлете мне подводу?

У меня нет ни гроша, чтобы заплатить за эту чертову подводу. Паршиво, что у Ларисы тоже, скорее всего, нет ни гроша. И я придумывала, как оправдаться, чтобы доктор не развернулся и не убрался восвояси, припечатывая меня за скупость не самыми лестными словами.

— Барин, дозволите? — раздался хриплый голос, который я назвала бы прокуренным, но здесь я ни разу не учуяла ничего, похожего на табак. — Вы до ванек-то выйдите да ткните в любую телегу, на которой провианту не возят. По указу высочайшему на нужды докторов да полиции предоставить обязаны, да.

Я по кожевенному запаху догадалась, кто это мог быть, недоумевала только — откуда простому мужику знать тонкости, о которых неизвестно доктору? Имя мужика вылетело из головы, доктор, учуяв вонь, поморщился — а я считала, что брезгливость медикам противопоказана, или гримаса была не в адрес кожевенного производства, а в адрес лапотника-мужика.

— Больно ты, брат, грамотный, — ухмыльнулся доктор, с неприязнью косясь уже на меня, и я подумала: знает он все насчет подвод и указа, не может не знать, но норовит получить копеечку малую то там, то сям. — Есть такое дело, ну иди, от моего имени возьми подводу и не забудь еще кого прислать, тело перенести надобно.

Старый ты хрен, обозвала доктора я, а потом закатила глаза — плевать, что он заметит. Века идут, а люди не меняются.

— Я, барин, мужик, купцы меня слушать не станут, — спокойно возразил… Евграф, вот как его зовут. — А вы — барин, образованный, и говорить умеете, и шапку перед вами ломают. — Он вышел к нам, я постаралась не задерживать дыхание. С непривычки тяжко, но по опыту утренней своей поездки я уже знала, что скоро вонь въестся мне в слизистые и чувствовать ее я перестану. — Я, барин, с телом сам управлюсь. А вы ступайте, я тут подсоблю.