Книга Вдова на выданье, страница 49 – Даниэль Брэйн

Я напряглась, не зная, чего от этого Евграфа ожидать. Доктор, что-то бормоча себе под нос, все-таки вышел, Евграф стащил с лавки ту самую тряпку, которая ночью служила ему постелью, и принялся оборачивать тело.

— Ох, Зинка-Зинка, бедовая твоя головушка, — расслышала я и поразилась, с какой болью Евграф произнес эти слова. — Куда же ты смотрела, дурка-дурнуха…

— Куда она смотрела, Евграф?

Он не спеша накрыл тело — тряпки оказалось маловато, ноги Зинаиды торчали, нелепо поджатые, окаменевшие, пугающие больше, чем ее удивленное собственной смертью лицо.

Евграф выпрямился и, как мне показалось, сперва убедился, что кроме нас с ним в кухне нет никого. Не считая мышей, но они безопасны.

— Вам, барыня, сколько раз говорено было: бросьте вы все, берите барчат да няньку и прочь из этого дома! — подойдя ко мне близко настолько, насколько ему дозволялось, дрожащим голосом проговорил Евграф. — Идти некуда? А хоть и в приорию, в село, в имение, мир не без добрых людей! Без куска хлеба не оставят ни барыню, ни барчат.

Он сделал внушительный жест рукой и указал мне на дверь. Я прислушалась — пока ни шагов, ни голосов.

— И смерть то не последняя! — прибавил он так уверенно, что я едва не записала его в маньяки. Но Евграф напоминал скорее блаженного со скверными пророчествами, чем человека, что-то знающего, хотя, конечно, я опять торопилась с выводами. — Берите, барыня, каструль, поеду да прослежу, чтобы ее отдали кому надобно.

Он наклонился, легко подхватил тело Зинаиды на руки и, переваливаясь, побрел к выходу.

— Откуда ты знаешь, кому надобно? — крикнула я ему в спину, не рассчитывая, что он ответит мне и на этот вопрос.

— А Матвея Сергеича же возил, — Евграф еще умудрился пожать плечами, перед тем как скрыться за дверью, а я, схватив кастрюлю, побежала за ним. — Доктор, который тогда к одру явился, все с обеда-ужина подчисто собрать повелел.

Так?..

— И-и? — Евграф шел медленно, я почти наступала ему на пятки и выкрикнула так, что он опять дернул плечом.

Может, я не пользовалась у слуг авторитетом, а может, «подлое сословие» полагало всех господ разом кем-то вроде домашних кошек. Денег не приносят, круглые сутки орут, дрыхнут, хотят чего-то неясного, спать не дают и требуют убирать за ними лоток. Евграф, не пропуская меня и пыхтя, открывал дверь на черную лестницу, я прижимала к себе кастрюлю и не решалась сказать ему, что мне разобраться с дверью сподручнее. Возможно, он сделал бы вид, что моих слов вовсе не слышит.

— Так что доктор сказал? — напомнила я, когда мы вывалились на темную лестницу. Я бросила взгляд на окошко — смеркается, и можно сказать, что день прошел не зря, если бы не тяжкая Евграфова ноша. — Когда изучил то, что ты ему с обеда-ужина отвез?

— Сказал, что брюхо у Матвея Сергеича излилось, матушка Олимпиада Львовна. А обед да ужин к тому дела не имели. А я скажу — вот, — и он встряхнул на руках безжизненное тело под простыней. — Тогда и я думал, что не имели. А вон — имеют.

Он легко толкнул ногой уличную дверь, ловко повернулся, придержав ее плечом, и мне пришлось протиснуться мимо него и покойницы. Есть ли какие-то суеверия, не пора ли прислушиваться к ним?

Я, обняв кастрюлю, смотрела, как Евграф косолапо бредет к телеге, возле которой стоял мрачный купец и расхаживал туда-сюда доктор. «Брюхо излилось» — похоже на перитонит, это заметно при любом, даже самом небрежном вскрытии, и, вероятно, тот доктор обстоятельно изучил все, что ели в тот день в нашем доме.