Книга Вдова на выданье, страница 69 – Даниэль Брэйн

Я прижала к себе саквояжик и решительно выбралась из-за занавески.

— День добрый, батюшка Пахом Прович! — учтиво проговорила я, и Обрыдлов прервался на полуслове и воззрился на меня с видом человека, к которому зачастили милостыню просить. — Уделите четверть часа вашего времени, я вам долг привезла.

Осторожнее надо быть с такими сенсациями, этак к Пахому Провичу небезызвестный Кондратий наведается. Но я уже потеряла берега:

— Я узнала, куда Матвей клад запрятал.

Сила навострил уши, Обрыдлов очнулся и велел ему проваливать, а мне — зайти в кабинет. Я проводила Силу недобрым взглядом, потому что Обрыдлов ему поесть принести не повелел, а сам Сила не догадается, и быть мне полуголодной.

Я широким шагом победителя прошествовала в кабинет, сглотнула вязкую слюну и со стуком поставила саквояж на стол. Обрыдлов, не торопясь, уселся, прищурился на логотип банка, я, заметив, как он скуксился, довольно кивнула и тоже села.

— Да, Пахом Прович, здесь у меня деньги. — Вряд ли он соберется меня грабить, но если да, то я сама виновата — никому не сказала, куда поеду, да и зачем. — А деньги я получила за продажу драгоценностей. Тех самых, которые дарил мне Матвей.

Обрыдлов размеренно стучал по столешнице короткими сухими пальцами, громко дышал и смотрел стеклянными глазами поверх моего плеча. Я сообразила оглянуться — на платье красовался призрачный шарик пыли.

— Спустя рукава ваша девка убирается, — с глупенькой улыбкой сказала я. — Я в вашей приемной спряталась за занавеской, мне с Агафьей Ермолиной встречаться никак не с руки.

В лицо меня Агафья знать не знает, и странно это или в порядке вещей? Но спрашивать у Обрыдлова о брачных традициях я разумно поостереглась.

Обрыдлов встал, отправился к уже знакомому мне шкафу, долго там копался, я почесывала от волнения мочку уха. Закладную на три тысячи он мне уже отдал, был бы с нее толк, чем он сейчас собрался порадовать или, наоборот, сбить с меня спесь? Но Пахом Прович вернулся с пустыми руками, и я решила поверить на слово, что долг составлял всего три тысячи и ни единым грошом больше.

Я открывала саквояж и отсчитывала деньги с убеждением, что совершаю ошибку. Выражение лица Обрыдлова оставалось нечитаемым, и даже когда он пересчитал ассигнации и спрятал их в ящик стола, оно не изменилось.

— Где Матвей драгоценности-то зарыл? — не вытерпел Обрыдлов, и я притворилась, что замялась.

Я могла ответить, что не его это дело, но рассчитывала на большее, чем на вымученное гостеприимство.

— Он их и не зарывал, Пахом Прович. Это я их запрятала.

Умение блефовать — ценнейший навык, какую эпоху ни возьми. Обрыдлов владел этим искусством в совершенстве. Он мог спросить, какая вожжа мне попала под хвост с этими украшениями, но он предпочел, чтобы у меня самой зачесался язык рассказать, как все было. Ясно, что здесь ошибался он, рассказывать было нечего.

— Сколько-то я еще раздам важных долгов, но часть денег у меня после всего останется. Тысяч десять, по моим расчетам. Я у вас в долг, Пахом Прович, не прошу, только дайте мне толкового человека. Такого, кто мог бы проконтролировать маляров, столяров, плотников да нашего же брата-купца. С деньгами я справлюсь, с качеством работ и товара — не думаю.

Хоть бы мускул на его лице дрогнул, но нет, и несмотря на очевидную злость, я ликовала. Так, вероятно, заброшенный черт знает куда человек торжествует, заслышав родную речь.