Книга Игры, в которые играют боги, страница 214 – Эбигейл Оуэн

– Твою же мать, – бормочет он снова, потом смотрит мне в глаза. – Она не мертва. Она заперта в Тартаре.

Из меня, как выстрел, вырывается смех.

Ненормальная реакция, я понимаю.

Краем глаза я замечаю, как Харон и Цербер обмениваются взглядами, но я настолько погружена в свои мысли, что мне не до них.

Потом Цербер за моей спиной издает рык, все три головы поднимаются с предупреждающим ворчанием, и его взгляды сходятся на одинокой фигуре, стоящей возле тропы, ведущей к тому месту, где сижу я.

Аид.

96

Не надо

Бог смерти, царь Нижнего мира. Как я не заметила его приближения? Как не удержала с ним дистанцию, которую, по словам Буна, я держала со всеми?

Он стоит на верхней ступеньке лестницы, ведущей к обсерватории. Взгляд тусклых серо-стальных глаз прикован к моему лицу.

– Ты назвала Афину чудовищем? – Его голос такой тихий от гнева, что меня пробирает дрожь.

На секунду.

Может быть, включается инстинкт самосохранения, потому что дрожь угасает, и все, что я чувствую, – это холодное принятие.

Персефона не мертва. Она в Тартаре. Полагаю, другие боги тоже почему-то об этом не знают. И если это правда, то именно поэтому Аид присоединился к Тиглю. Он думает, ему нужно нечто – то, к чему есть доступ только у царя богов, – чтобы вытащить ее.

Теперь все обретает смысл.

Он выбрал меня, чтобы я победила. Вот и все. Остальное было ложью, показухой, чтобы я с ним сотрудничала.

Он называл Персефону своей звездой?

«О боги, я ревную».

У меня вырывается резкий, недоверчивый смешок. Вот что это за жжение. В нем все, что я уже перечислила. Но прямо сейчас, в этот момент… это просто ревность.

Я скрещиваю руки на груди, склоняю голову набок и с невидящими глазами исследую это чуждое ощущение. У меня уже были приступы ревности. Обычное дело для смертных. Но не так.

Оно как будто… маслянистое. Как густой деготь, который мне не соскрести с себя, как бы сильно я ни старалась. Вонючая субстанция, которая пачкает все, к чему я прикасаюсь.

С какой вязкой, беспомощной, дерьмовой эмоцией мне приходится иметь дело.

Мне это не нравится. Я не буду такой.

Что бы я ни думала о нас с ним, чего бы ни хотела в самых потаенных уголках сердца – все кончено. Вся любовь, которую я могла испытывать к нему, просто труп на дне промерзшего озера.

Я поднимаюсь на ноги, и Харон и Цербер следуют моему примеру, становясь вплотную за моей спиной, когда я поворачиваюсь к Аиду.

– Я ошибалась? – спокойно спрашиваю я.

– Что? – В голосе Аида звучит предупреждающий рык.

Я могла бы привыкнуть к такому холоду. Как будто ничто не может сейчас коснуться моего сердца. Ни любовь, ни злость, ни боль… и точно не он.

– Она насадила их головы на пики, – говорю я. – Она насадила голову Буна на пику. И она улыбалась, когда ее поборник убил Майке после того, как она уже победила. Она что-то сделала с Дексом, чтобы он стал таким. Она и есть чудовище.

– Чтоб тебя, Лайра! – ворчит он. – Так и есть, но ты назвала ее так дважды. И это видел весь бессмертный мир. Думаешь, она не захочет воздать тебе?

Я фыркаю и беззаботно смеюсь:

– Пусть сделает из меня Медузу, мне все равно. Хотя бы тогда я смогу превращать таких ублюдков, как ты, в камень одним взглядом.

Аид отшатывается, глаза вспыхивают от шока, прежде чем сощуриться.

– Оставьте нас, – приказывает он Харону и Церберу.