Книга Игры, в которые играют боги, страница 68 – Эбигейл Оуэн

Мои глаза расширяются так сильно, что это почти больно.

– Он просто появился и не позволял мне от себя избавиться, – говорю я.

Аид вешает свой топор в одно из колец на кожаной перевязи, которую он снова надел.

– Мне не важно, откуда он у тебя. Ты воспользовалась им на глазах у богов.

– Они подумают, что это просто выкидной нож.

– Уверяю тебя, они прекрасно знают, что это, – огрызается Аид. – И это уже две реликвии, и ни одна не получена от меня. Проклятье, Лайра. Мы уже испытываем судьбу с жемчужинами.

Вот об этом я тогда заботилась в последнюю очередь.

– Нет правил, запрещающих проносить на Тигель свои реликвии, – тихо говорю я. – Скажи даймонам, откуда они у меня.

Неправильная фраза, судя по тому, как его молчание обжигает меня.

– По-твоему, это смешно? – наконец бормочет Аид.

Вот уж нет.

– Я не улыбнулась, – указываю я.

– Только два других поборника сегодня использовали свои дары. Один – чтобы выжить, второй – чтобы победить в Подвиге.

Я хмурюсь:

– Диего использовал дар, чтобы победить?

– Да ты издеваешься, – на выдохе скалится Аид. – Как ты думаешь, что это было за свечение?

Свечение? Какое свечение?

– Я это пропустила. Была слишком занята, пытаясь не сдохнуть.

– Его дар – Ореол героизма. Он дает ему усиление всех четырех добродетелей: Разума, Сердца, Отваги и Силы. Он появился у него над головой, пока поборник решал проблему.

Ну… вот хрень.

– Этот дар сделает его непобедимым.

– А должна ты спрашивать, – и он снова вернулся к громовым раскатам, – почему более ни один поборник не прибегнул к своим дарам, хотя они могли.

Он прав. Он прав, но я не могу с этим сейчас разбираться.

Я ложусь спиной на прохладный пол и закрываю глаза предплечьем. Приходит смутная мысль, что мы снова в доме Аида на Олимпе. У меня сейчас просто нет сил на это реагировать.

– Ты вздремнуть решила, чтоб тебя? – Я чувствую, как он нависает надо мной.

Я не открываю глаза.

– Ты не можешь… дать мне минуту?

Зловещая тишина, установившаяся в комнате, отращивает клыки и когти тем острее, чем больше я тут лежу. И наконец она пробивает измотанность, шок и скорбь, поддерживающие меня в состоянии онемения.

Я слабо выдыхаю:

– Как давно кто-нибудь заставлял тебя ждать?

– Я. Не. Жду. – Каждое слово обрывается на конце так, словно Аид откусывает звуки.

И я не знаю, что такого в том, что сейчас он ведет себя как тварь, – возможно, надменный эгоизм, типа «я всемогущий бог», – но из меня вырывается смех. Резкий лающий звук, который удивляет меня примерно так же, как и Аида, и который проглатывает тишина его усиливающегося гнева.

Но теперь я сломала печать и не могу остановиться. Смех льется из меня, яростный и напряженный. Я умудряюсь сесть, но, серьезно, я не могу остановиться.

Я смеюсь так долго, что Аид, хмурясь, опускается передо мной на колени.

– Лайра?

Слезы текут по моим щекам, я качаю головой, лицо и живот начинают болеть от болезненного веселья, цепко держащего меня в своей хватке.

Раздражение проносится по чертам лица Аида, сжимая идеальные губы в тонкую линию.

– Лайра, прекрати.

Потом Аид хватает меня за плечи. И как только он касается меня, смех прекращается, внезапно обрываясь, и я пялюсь на него.

И на меня наваливается все.

Я обещала себе не плакать. Не плакать, проклятье. У меня уходят все силы на то, чтобы сдержать эмоции. Мне как будто приходится заставить себя онеметь, чтобы их не чувствовать. Я знаю, что пялюсь на Аида, но на деле его не вижу: я устремилась в себя. Если бы я сделала что-то подобное на глазах у Феликса, он бы велел мне подобрать сопли, а может, даже привел меня в чувство пощечиной.