Книга Военный инженер Ермака. Книга 3, страница 80 – Михаил Воронцов

Отец Игнатий, священник Ермака, крестил его в холодной купели, прекрасно понимая, что вера тут ни при чём. «Может, со временем Господь тронет и это заблудшее сердце», — говорил он себе, глядя, как Муртаза-Степан прячет крестик под кафтаном едва выйдя из церкви. Но тот не искал Бога — ни христианского, ни мусульманского.

Внешне он был неприметен — среднего роста, сутулый от вечного груза котомок и тюков, с беспокойными глазами, которые редко смотрели прямо. Вытянутое, землистое лицо почти никогда не выражало эмоций. На поясе всегда болтался нож с костяной рукоятью и кожаный кошель, который он проверял по десять раз на дню, словно боялся, что монеты растают, как снег.

После того как Ермак взял Кашлык, он стал ездить туда чаще. Муртаза лавировал между мирами, как лодка между льдинами весной — осторожно, расчётливо, всегда готовый изменить курс.

Односельчане презирали его за крещение, но нуждались в его услугах. Кто ещё отвезёт их товары? Кто привезёт соль и железо? Самим торговать — обойдется дороже. Торговать надо уметь. Старый Карабай как-то сказал ему: «Ты как гнилое дерево, Муртаза. Стоишь, пока ветер слабый, но первая буря сломает тебя пополам». Муртаза рассмеялся тогда, показывая, что не верит в проклятия, но ночью долго не мог уснуть, слушая вой ветра.

Страх жил в нём постоянно: перед властью, перед людьми, перед одиночеством, перед собственной тенью. Он боялся татар, шаманов с их бубнами, боялся казацких атаманов, боялся даже снов, где сестра Гульнара звала его из темноты. Но больше всего он боялся остаться ни с чем — без товара, без денег, без этой жалкой, но привычной жизни на краю двух миров.

Иногда, возвращаясь из Кашлыка, он притормаживал лодку и смотрел на дым, поднимавшийся над городом.

Затем он встряхивался и плыл дальше. В кошельке звенели монеты — вот единственная правда, в которую он верил. Всё остальное — Бог, честь, и другое — было для тех, кто мог себе позволить такую роскошь. А он, Муртаза-Степан, мог позволить себе только выжить ещё один день, проскользнуть между жерновами истории, как проскальзывал между казацкими заставами и татарскими разъездами — незаметно, осторожно, с вечной оглядкой через плечо.

…Первые вести о Кучуме пришли с весенним половодьем, когда Муртаза был еще молод. Он только начинал торговать, учась этому странному ремеслу у своего старого дяди, который возил меха в Кашлык ещё при прежних правителях из рода Тайбугинов. Он же научил его сносно говорить по-русски — сказав «пригодится».

На речной переправе поблизости от его села, где люди ждали, пока спадёт вода, заговорили о новом человеке — Кучуме из рода Шибанидов, идущем с юга вместе с ногайцами и бухарцами.

— Сильный воин, — говорил седобородый купец из Тюмени, перебирая чётки. — Правоверный, не то что эти Тайбугины, что с неверными якшались.

Муртаза слушал вполуха, больше думая о том, как выгоднее сбыть связку беличьих шкурок. Великие дела ханов казались далекими, как гром за горизонтом: слышно, но не страшно.

Но гром оказался ближе, чем он думал.

Через месяц на дороге в Кашлык он впервые увидел их людей — отряд всадников, тридцать или сорок сабель. На них были остроконечные шлемы, на поясах кривые сабли. Кони под ними — сытые, холёные, степные скакуны, а не низкорослые местные лошадки. Муртаза едва успел свернуть с дороги, прижавшись к обочине со своей клячей и поклажей. Всадники прогрохотали мимо, не удостоив его взглядом, только пыль осела на лицо и попала в горло.