Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 29 – Михаил Воронцов

Солнце висело низко над горизонтом — бледное, без тепла. День короток: четыре часа светлого времени, не больше. Остальное — сумерки и длинная северная ночь. Но зато какие здесь звёзды! Я никогда не видел такого неба: Млечный путь растянулся от края до края яркой полосой, созвездия казались близкими, будто протяни руку — и дотронешься.

К полудню остановились на привал. Казаки развели костёр на берегу. Варили уху из хариуса, наловленного ещё три дня назад: рыба промёрзла насквозь, резали её топором, словно полено. Добавили сушёный лук, соль, перец — роскошь для этих мест. У остяков еда своя — строганина из мороженой нельмы да кусок оленьего жира. Ели молча, бережно расходуя силы.

Казак Василий Бурнаш подсел ко мне.

— Максим, глянь-ка на собак. Неспокойны что-то.

И впрямь: лайки поднимали морды, принюхивались, поскуливали. Некоторые завыли протяжно, и мороз пошёл по коже. Остяки переглянулись. Старший каюр Ненк подошёл к Айне, о чём-то быстро заговорил. Та кивнула, поднялась, посмотрела на лес.

— Волки, — сказала просто. — Большая стая. Голодные.

Казаки мгновенно оживились. Достали арбалеты, проверили сабли. Вряд ли нападут, нас и собак слишком много, но кто его знает.

Они появились через полчаса — серые тени на белом снегу. Сначала один, другой, потом десятки. Я насчитал не меньше тридцати. Огромные матерые звери, некоторые, как показалось, чуть ли с телёнка ростом. Они шли медленно, окружая нас полукольцом. Вожак — громадный волк с порванным ухом — вышел на лёд, остановился шагах в семидесяти. Смотрел прямо на меня жёлтыми глазами.

Собаки выли и рвались с привязи. Остяки удерживали их, уговаривали. Казаки стояли молча, пальцы на спусковых крючках. Если волки бросятся, у нас будет один залп, а дальше — рукопашная.

Минуты тянулись как часы. Вожак сделал несколько шагов вперёд, принюхался. Стая застыла, ожидая его движения. Вдруг сверху, с кедра, обрушилась тяжёлая снежная шапка — упала прямо между нами и волками, подняв белое облако. Звери отпрянули. Вожак зарычал, но неуверенно. Постоял ещё немного, потом медленно повернулся и пошёл прочь. Стая потянулась за ним, растворяясь в лесу.

— Духи помогли, — сказала Айне. — Но волки могут пойти за нами. Голод сильнее страха.

Василий сплюнул:

— Тьфу, нечистая сила! Ладно, хлопцы, собираемся. Еще топать и топать.

Двинулись дальше. Лёд местами стал неровный — торосы, трещины, заметённые снегом полыньи. Нарты подпрыгивали, собаки выбивались из сил. Каюры подбадривали их свистом, иной раз спрыгивали и бежали рядом, помогая тащить груз.

К вечеру ветер усилился, поднялась позёмка. Снег бил в лицо, забивался под одежду. Видимость упала до десятка шагов. Пришлось остановиться. Развели костёр, поставили нарты заслоном от ветра. Казаки достали медную иконку Николая Чудотворца, помолились. Остяки сидели отдельно.

Ночью дежурили по двое. Я заступил вместе с казаком Игнатом. Тот оказался разговорчивым:

— Вот скажи, Максим Петрович, зачем мы прёмся в эту глушь? Что нам эти остяки? Помрут — другие придут. А мы тут головы кладём!

— Айне помогала нам, теперь наш черёд, — ответил я.

— Верно, — кивнул Игнат. — Долг платежом красен. Но всё одно, жутко здесь. Земля чужая, нехристианская. Того и гляди душу погубишь.

Он был по-своему прав. Сибирь сурова и безжалостна к слабым. Но в ней было что-то притягательное — первозданность, простор, от которого дух захватывает. Здесь человек оставался один на один с природой: либо она его ломала, либо учила жить по её законам.