Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 30 – Михаил Воронцов

На третий день пути местность изменилась. Река стала уже, берега — круче. Появились скалы — чёрные базальтовые столбы, торчащие из снега, как зубья. Остяки называли это место «Шаманские зубы» и говорили, что здесь проходит граница между миром людей и миром духов. Собаки шли нехотя, их приходилось погонять.

На четвёртый день начался буран. Настоящий сибирский буран — когда не видно собственной руки. Собаки ложились на снег, отказывались идти. Пришлось остановиться прямо на льду, в излучине реки, где берег хоть немного заслонял от ветра. Мы развели костры. Сидели тесно прижавшись друг к другу, делились едой.

Буран выл всю ночь и весь следующий день. Дров не хватало, пришлось кое-как рубить деревья. Собаки выли, но их голоса тонуло в реве ветра.

Потом буран стих так же внезапно, как начался. Мир изменился. Всё вокруг стало белым, ровным, незнакомым. Даже русло реки почти исчезло под снегом. Пришлось прощупывать дорогу палками и двигаться очень осторожно.

…Костёр трещал в морозной ночи, бросая неровные тени на снег. Я сидел, прислонившись к нартам, и грел озябшие руки. Рядом казаки негромко переговаривались, обсуждая завтрашний переход. Уставшие после долгого пути собаки свернулись клубками, изредка поскуливая во сне.

Айне сидела чуть поодаль, закутанная в меха. Её тёмные глаза отражали отблески пламени. Остяки-погонщики что-то тихо говорили на своём языке, изредка поглядывая на шаманку.

Вдруг собаки насторожились. Несколько зарычали, глядя в темноту за пределами света. Казаки мгновенно схватились за оружие.

Из темноты вышел человек. В свете костра стало видно лицо: скулы остяка, но кожа светлее, волосы — русые. Полукровка, понял я. Таких здесь бывало немало: русские землепроходцы нередко брали в жёны местных женщин. На вид ему было лет пятьдесят.

Одежда его была странной: не совсем остяцкая, не казачья, а смесь мехов и грубой самодельной ткани. За спиной висела котомка и охотничий лук.

— Стой! Кто таков? — окликнул его один из казаков.

Человек остановился на границе света и поднял руку.

— Отшельник я. Живу один в тайге. Увидел огонь — подошёл погреться, если пустите.

Казаки переглянулись.

— Подходи к огню, — сказал Савва. — Грейся, коль ты добрый человек.

Незнакомец снял лук с плеча и медленно подошёл. Сел на корточки, протянул руки к теплу.

Один из казаков, Семён, протянул ему кусок вяленого мяса и лепёшку. Отшельник принял еду, кивнул и начал есть медленно, будто заново привыкая к обществу людей.

Я наблюдал за ним с любопытством. Как он выживает один? Чем питается? Как обороняется от зверья? Но в его взгляде было что-то, что останавливало от расспросов. Глаза у него были странные — не безумные, как можно было бы ожидать, а отстранённые, словно он смотрел на нас из иного мира.

— Давно в тайге живёшь? — спросил я.

— Давно, — коротко ответил он.

— Откуда родом?

— Отец был казак. Мать — остячка. Оба давно умерли.

Повисло молчание. Только костёр трещал, да во сне взвизгивала собака.

Незнакомец доел, вытер руки о снег, потом медленно обвёл всех взглядом. На мне задержался чуть дольше — будто почуял чужака. На Айне тоже — и шаманка едва заметно вздрогнула.

— Люди вы хорошие, — неожиданно сказал он. Голос у него был хриплый, непривычный к долгой речи. — Вижу, не ради грабежа идёте. Женщина с вами — по доброй воле.