Книга Военный инженер Ермака. Книга 5, страница 71 – Михаил Воронцов

Кутугай помедлил и кивнул.

— Имя эмира уважаемо, — в его словах не было подобострастия, только признание силы.

— Эмир не спрашивает рода, — Мир Аслан отставил чашу, и легкий звон металла о металл прозвучал как далекий колокол. — Он мудр, он видит далеко. Он смотрит на руку, что держит меч. На руку, что может удержать Сибирь.

Старый мурза выпрямился. Он догадывался, о чем говорит посол. Бухара готова признать его власть, несмотря на отсутствие священной чингизидской крови. Это было больше, чем он смел надеяться даже в самых дерзких мечтах. С Бухарой спорить никто не будет, особенно сейчас.

Посол достал из складок халата небольшой свиток, но не развернул, лишь положил между ними на ковер. Печать эмира багровела на белом шелке как капля крови на снегу.

— Ханом будет Канай, — голос Кутугая дрогнул на мгновение. — Но пока он учится смотреть на степь глазами правителя — я буду его глазами. И его мечом.

Мир Аслан чуть наклонился вперед. Тени заплясали сильнее, словно сами духи степи прислушивались к их разговору.

— Кто удержит ханскую ставку без крепких друзей? — он помолчал, позволяя вопросу повиснуть в воздухе.

Потом добавил мягко, почти по-отечески:

— В удержании власти нет позора, досточтимый Кутугай. Позор — в потере её. Позор — когда твой народ растаскивают по кускам, как волки павшего оленя.

Кутугай все понимал. В словах посла была горькая правда: склонить голову перед Бухарой — не стыдно. Стыдно — проиграть русским или быть растерзанным другими мурзами, каждый из которых мнит себя достойнее.

— Пусть Канай будет ханом при благословении эмира, — продолжал посол, и голос его лился как мед, сладкий и тягучий. — А ты будешь его правой рукой. Его мудростью. Человек, который держит меч за мальчика, держит и саму землю.

Канай — хан, наследник великого Кучума. Реально власть — у Кутугая. Но под невидимым, но крепким контролем Бухары. Золотая клетка, но клетка просторная, думал Кутугай.

— Мы не даём власть, — Мир Аслан взял кувшин. — Мы укрепляем то, что уже есть. Мы дадим тебе воинов — опытных сарбазов, знающих толк в ружьях. Порох — столько, сколько нужно, чтобы русские запомнили гром твоих пушек… пушки мы тоже дадим. Кузнецов из Самарканда — их сабли режут шелк на лету. Торговые пути откроются, как цветы весной. И слово… — он сделал паузу, — слово, которое услышит каждый улус от Каспия до китайских границ.

Золотой капкан захлопывался медленно, почти нежно. Все, что нужно для удержания власти, лежало перед Кутугаем как спелые яблоки. Но каждое яблоко росло в чужом саду.

Посол понизил голос до шепота, и Кутугаю пришлось подать корпус вперед:

— Кто говорит от имени эмира — говорит для всей степи и всех бескрайних земель Мавераннахра. Кто говорит без него — говорит только для себя, и голос его теряется в ветре.

Истина резала как нож. Без Бухары Кутугай — просто старший среди мурз, обреченный ежеминутно озираться, чтобы не быть убитым. С Бухарой — тот, чье слово признают от Каспия до Иртыша, от Урала до Тянь-Шаня.

Кутугай долго молчал. В тишине слышалось только потрескивание огня да далекое ржание коней. Обычная ночь в становище, но после нее все изменится.

— Пусть будет так, — произнес он наконец с решимостью человека, переступающего через собственную тень. — Хан — Канай, сын Кучума. Но говорить за него буду я.