Книга (не) Зайка для Волка, страница 12 – Мария Мирабелла

— В обед принесёшь мне еду. Не опаздывай. Я не люблю ждать. И не перепутай, у меня — без соуса.

Она тогда не ответила. Лишь лёгкий кивок. Утверждение. Подтверждение. Молчаливое «да», превращённое в действие.

Теперь она двигалась сквозь зал, ощущая каждый взгляд. Они жгли, впивались в кожу. Кто-то не стеснялся смеяться в полный голос. Кто-то шептался, склонившись друг к другу, но не скрывал ни выражений, ни интонаций.

— Вот и новая игрушка Таррена, — хихикнула одна из волчиц, подавая подруге ложку. — Думаешь, он её дольше недели продержит?

— Скоро поводок наденет, — ответила другая.

Ана не остановилась. Не обернулась. Продолжала идти дальше, шаг за шагом. Только огонь медленно поднимался внутри. Огонь ярости и злости.

Она подошла к столу, там, где сидел Таррен, как всегда расслабленный. Он и трое его друзей. Они что-то обсуждали, смеялись.

Ана не сказала ни слова. Просто поставила поднос перед ним. Осторожно. Ровно. Без намёка на подчинение. Она не поклонилась. Только лёгкое движение головы — жест, скорее, формальный, чем покорный. Почти незаметный. Почти вызывающий.

И развернулась. Ушла, оставив за спиной волну смешков и перешёптываний.

Остаток дня прошёл удивительно спокойно. Ни новых приказов. Ни взглядов. Ни даже его присутствия. И это было почти благословением. Пауза. Передышка, чтобы вздохнуть свободно.

Вечером Ана вернулась в свою комнату уставшая. Хотелось принять душ и завалиться спать. Быть зайцем — оказалось куда более изматывающим, чем она предполагала.

— Ну, как прошло? — спросила Лея, растянувшись на кровати с яблоком и видом человека, который наблюдает за сериалом, забыв, что это реальность.

— Как в зверинце, — устало бросила Ана, стягивая с себя пиджак. — Только зверь — это я. А клетка — его приказы.

Лея кивнула, будто соглашаясь с чем-то очевидным.

— Некоторые альфы чувствуют, кто слабее. Это у них инстинктивно. Как игра в доминирование.

— Но я не игрушка. — Ана повернулась, её голос был тихим, но твёрдым. — Просто он ещё этого не понял.

— У тебя в глазах пламя, — шепнула белка. — Просто не дай ему потухнуть.

Ана не ответила, пустилась на кровать, вытянула ноги и закрыла глаза.

В это же время, в другой части Академии, в своей комнате, Таррен стоял у окна, не двигаясь, сгорбив плечи так, будто под тяжестью дня, под собственными мыслями, под чем-то, чему он ещё не нашёл названия, — и в пальцах его, с тонкой настойчивостью, вращался серебряный зажим от галстука, словно единственное в этой комнате, что ещё поддавалось контролю. Мелкая, почти бессмысленная вещь, но сейчас только она не раздражала.

На постели, небрежно раскинутая, как будто и не вещь, а напоминание, лежала та самая рубашка — белая, дорогая, со сложной фактурой ткани и тонкой строчкой на манжетах, когда-то безупречная, но теперь с тем самым пятном на груди — тусклым, кофейным, въевшимся, как воспоминание, которое невозможно отстирать. Он смотрел на это пятно, не как на испорченную вещь, а как на символ, как на знак, оставленный кем-то, кто и не подозревал, что оставляет след.

И вдруг, слишком тихо, почти неосознанно, будто мысль выскользнула наружу прежде, чем он успел её остановить, он проговорил вслух:

— Почему я ждал этот чёртов кофе, как будто он что-то значит?

Слова повисли в воздухе, не встретив отклика, не вызвав эха, но в том, как он смотрел на рубашку, в том, как напрягались пальцы на металлической застёжке, уже было понятно: он злился. Не на неё. Не на кофе. Он злился на себя, за то, как легко позволил себе заинтересоваться.