Книга (не) Зайка для Волка, страница 89 – Мария Мирабелла

Он махнул шакалам:

— Схватите его.

Таррен не сопротивлялся. Его руки сжали грубые лапы шакалов, но он не вырвался. Потому что всё его существо было обращено к ней. К её глазам.

Ана пыталась что-то сказать, но шакал грубо зажал ей рот. И в тот миг сердце Таррена сжалось так больно, что мир на мгновение потемнел перед глазами.

Он поклялся, что вытащит её отсюда. Любой ценой. Даже если этой ценой станет его жизнь.

Стив подошёл ближе, медленно, наслаждаясь каждым шагом, как хищник, предвкушающий победу.

— А теперь, — его голос стал тихим, будто раздался где-то под кожей, ударяя изнутри, — встань на колени.

И время остановилось.

Зверь внутри него выл, скрежетал клыками. Волк не кланяется. Никогда. Никому. Но сейчас не было места гордости. Сейчас была только она, Ана.

Он боролся с собой, с каждым мускулом, с каждым инстинктом, с самой своей природой, и всё же... медленно опустился на одно колено.

Мир рухнул вместе с этим движением. Как будто сама реальность треснула.

Стив довольно усмехнулся. Он взял с земли ржавую трубу, покрутил её в руках, как скипетр, как символ победы, и шагнул ближе.

Ветер снова зашипел между балками, словно сам завод, древний и забытый, затаил дыхание, ожидая удара.

И в этой тишине, звенящей, как натянутый нерв, остался только один вопрос: выдержит ли сердце, когда ударит сталь?

Ана сидела на холодном, промозглом бетонном полу, спина с усилием прижата к ржавой, шершавой колонне, в которой металл будто помнил крики десятков поколений. Тело зябло, ноги подогнулись, будто в бессознательной попытке свернуться клубком, исчезнуть, раствориться в темноте.

Её запястья были перетянуты грубой верёвкой, и с каждым минутным движением — едва заметным, почти рефлекторным — та жгла кожу всё сильнее. Верёвка впивалась в плоть, оставляя багровые следы. Метка на шее, та самая, что ещё недавно казалась ошибкой, роковой слабостью, — сейчас пульсировала под кожей, раскаляясь, словно пылающее железо. Она не просто болела. Она кричала.

Сердце Аны билось слишком быстро, слишком громко. Казалось, если прислушаться, можно было бы услышать его глухие удары даже сквозь шум в голове — и каждый из них отзывался в метке, как глухой набат: опасность, опасность, пара в опасности .

Перед ней, чуть сбоку, стоял один из шакалов — долговязый, с жирными волосами, запавшими глазами и жадной ухмылкой. Он лениво вертел в руках нож — почти с равнодушием, будто не собирался его применять, а просто забавлялся, щёлкая пальцами по железу. Его взгляд скользил по Ане медленно, с ленивой, нарочито пошлой усмешкой, в которой не было даже желания — только жажда контроля. Он не прикоснулся к ней, но от его близости хотелось мыться вечно.

Поодаль, на коленях, — Таррен. Он не просил о пощаде и не кричал. Его глаза горели гневом, болью, яростью — и какой-то беззаветной решимостью. Он смотрел на Стива, стоявшего перед ним, и не отводил взгляда, даже когда тот занёс трубу.

Стив… Главный в этом грязном спектакле. Его фигура была угловатой, движения — жёсткими, а губы — искажены почти гротескной ухмылкой, в которой смешивалась горечь, ненависть и изломанная гордыня. Он говорил медленно, с тягучей злобой, словно смаковал каждое слово:

— Знаешь, Таррен… Знаешь, что самое отвратительное в тебе? Ты всегда получаешь то, что хочешь. — Он усмехнулся, стиснув пальцы на трубе. — Даже когда не заслуживаешь. Элиза… она должна была быть моей. Я знал её раньше. Я любил её.