Книга Эмма. Безумная жена, страница 77 – Сандра Хартли

Жара, пыль, шум — и тревожный взгляд отца.

Я знала, что он видел. У Филиппы на поздних сроках тоже всё было сложно, и это не добавляло оптимизма нам обоим.

Я задыхалась от пыли и тоски, а Джефф Нортон — от страха, что любимая дочь повторит участь любимой женщины.

Наверное, зря я подслушивала их с доктором разговоры. В неведении проще было бы поверить, что я — капризная эгоистка, притворяющаяся немощной.

После бесед отца и докторов, я тосковала по мужу еще больше. Итан наверняка бы что-то придумал. Он бы не позволил изнывать от боли или задыхаться от собственного, всё больше отекающего тела.

Но доктор Моррис — как и второй, имя которого я так и не смогла запомнить, — не спешили помогать.

Старые инструкции Итана, были приняты за единственно возможное спасение. Несмотря на то, что мой муж оставлял рекомендации с расчётом на срок шесть месяцев, доктора старательно поили меня кислой водой, время от времени позволяя мятную настойку. Чтобы заслужить её, должно было быть совсем дурно — ведь, по их словам, она плохо влияет на сердце ребёнка.

«Вредно для ребёнка» — этой фразой меня регулярно кололи.

Особенно женщина-повитуха, которая иногда приходила вместо мистера Морриса. Делала она это тихо, чтобы не слышал отец. Как змея, шипящая прямо в ухо, — так, что слова намертво застревали в голове.

После её визитов становилось только хуже. Помня о судьбе матери, я чувствовала себя жуткой эгоисткой. За меня когда-то отдали жизнь, а я не способна потерпеть боль или жару.

Ну и что, что ноги отекли так, что пришлось менять всю обувь?

Ну и что, что стало тяжело дышать?

Так у всех на поздних сроках. Таз болит — потому что он узкий, и тело готовится к родам.

Ближе к сроку, я даже перестала ныть или просить что-то от боли. Рослая повитуха одним взглядом заставляла ощущать вину за своё состояние. Ее карие глаза пронзали иглой после каждого осмотра, в то время как кормилице Роланда и отцу она слащаво улыбалась:

— Мисс совсем молоденькая, думаю, всё обойдётся.

Она обнадёживала отца — и какое-то время это работало.

К сожалению, только с ним. Я чувствовала, что с каждым днем дышать становилось сложнее, ходить — тяжелее, а есть почти не хотелось.

Всё внутри кричало, что если Итан не успеет вовремя, я даже не смогу с ним проститься.

В отличие от повитухи, доктор Моррис не кормил отца иллюзиями. Шёл девятый месяц, а ребёнок всё ещё лежал не так, как положено. Шансов, что он примет правильное положение, больше не оставалось.

Точнее — не было шансов, что он сделает это сам и без помощи. Судя по разговорам доктора, эта помощь могла стоить жизни нам обоим. А потому решение будут принимать, когда начнутся роды.

Я знала, что это значит. Они будут решать, кого спасать. Точнее — отец будет решать, кого спасать.

Подслушав очередной неутешительный прогноз доктора, утирая слёзы, я пошла наверх. Лестница — моё орудие пыток и спасение. Она утомляла настолько, что, несмотря на боль, я могла проспать несколько часов подряд.

Я всё ещё утешала себя мыслью, что с момента задержки судна прошло больше трёх месяцев. Карантин уже должны были снять. Возможно, он совсем рядом.

Оставалась надежда — слабая, почти призрачная: если Итан сам не сможет сойти на берег, то хотя бы передаст врачу инструкции.

Я верила. Искренне, отчаянно. Прижимала к груди листок, на котором вместо строчек давно расплылись темные кляксы, и засыпала, представляя его голос.