Книга Прядильщица Снов, страница 198 – Тория Кардело

Теперь Рома видел свою детскую во всей ее искаженной, умирающей красоте. Голубые обои с нарисованными нотками и скрипичными ключами; маленькое пианино, подарок на пятилетие; стул с лежащей на нем одеждой, аккуратно сложенной мамой. Плакаты с композиторами — Бах, Моцарт, Шопен — их лица искажались от жара, скручивались, чернели.

Огонь подбирался к кровати. Рома чувствовал его горячее дыхание на своих ногах, видел, как пламя пожирает тетрадь с его первыми, неуклюжими нотными записями. Эту тетрадь папа купил ему, когда заметил, что сын пытается сочинять мелодии.

«Папа не услышит мои новые песни. Никогда не услышит».

Странная, совсем не детская мысль мелькнула в голове, пока он сжимался в комок, пытаясь отодвинуться от подступающего жара.

— Мама! — собственный крик уже больше напоминал хриплый, сдавленный шепот.

Комната превратилась в размытое пятно оранжевого и черного. Дым заполнял легкие, заставляя тело содрогаться в мучительном кашле. Во рту — вкус гари, словно он лизнул пепел. Кожа горела от жара, хотя огонь еще не коснулся его.

«Здесь никого нет. Я один. И огонь».

И в этот момент дверь распахнулась с такой силой, что ударилась о стену. В клубах дыма возник силуэт. Женский. Родной.

— Рома! — голос матери, искаженный ужасом, пробился сквозь треск пламени.

Он увидел её — растрепанные тёмные волосы были наспех собраны в хвост, в широко распахнутых голубых глаз плясали отражения огня, а тонкие руки тянулись к нему. Миловидное лицо с родинкой над верхней губой, всегда такое спокойное, сейчас исказилось страхом. Белая ночнушка развевалась, как у призрака.

«Красивая. Мама такая красивая».

— Мама! — Рома протянул к ней руки, попытался встать, но закашлялся снова, сгибаясь пополам от рвущей боли в груди.

Огненная стена уже отделяла его от матери. Он видел, как она мечется вдоль нее, пытаясь найти проход.

— Держись, маленький! Сейчас! Сейчас я буду с тобой! — её голос срывался, превращаясь в нечеловеческий вопль, когда она бросилась сквозь языки пламени.

Рома увидел, как огонь лизнул ее руки, схватил за волосы, но она не останавливалась. Вспыхнула ночнушка — мама будто даже не заметила этого. Кожа на руках мгновенно покраснела, покрылась волдырями, но она протянула эти обожженные руки к сыну.

— Мама! Больно? — детский вопрос, жуткий в своей наивности.

— Всё хорошо, — её глаза говорили обратное. — Идём, малыш. Скорее.

Она схватила одеяло с кровати, накинула на Рому, закутала его полностью, оставив лишь маленькую щель для глаз.

— Дыши через это, — она прижала край одеяла к его носу. — И закрой глаза. Крепко держись за меня.

Рома обхватил мать за шею, чувствуя под пальцами её горячую, влажную от пота кожу. Она подняла его, прижала к себе и побежала к выходу. Её тело вздрагивало каждый раз, когда огонь касался открытых участков кожи, но она не останавливалась.

— А папа? — спросил Рома, когда они вырвались в коридор, где дым был гуще, а огонь уже охватил стены.

— Папа выйдет сам, — голос матери дрожал. — Он у себя. В кабинете.

Они пробирались по коридору, а огонь следовал за ними, как живое, хищное существо. Рома слышал его голодное рычание, ощущал его дыхание на своей спине даже сквозь одеяло.

— Папа! — закричал он, повернув голову к дальней двери, где находился отцовский кабинет. — Папа, вставай! Пожар!