Книга Прядильщица Снов, страница 200 – Тория Кардело

— Иди ко мне, маленький, — фигура протянула забинтованные руки.

Рома несмело подошел. Два шага. Больничный пол холодил ноги даже через тапочки. Запах антисептика становился сильнее, смешивался с запахом заживляющей мази.

— Мама? — неуверенно спросил он.

— Да, солнышко, это я, — из глаз потекли слезы, оставляя мокрые дорожки на бинтах. — Иди же, обними меня. Я так скучала!

Бабушка, стоявшая рядом, легонько подтолкнула его в спину:

— Иди, Ромочка. Мама очень ждала тебя.

Он сделал еще один шаг и оказался в объятиях забинтованных рук. Осторожных, нежных, пахнущих мазью и лекарствами, но маминых рук. Тех самых, что вытащили его из огня.

— Ты такой красивый, — прошептала мама, целуя его в макушку. — Такой здоровый. Ни одного ожога, даже маленького. Спасибо Богу.

Рома прижался к ней крепче, чувствуя, как колотится ее сердце.

— Когда ты будешь здорова? — спросил он, отстраняясь и серьезно глядя ей в глаза. — Я скучаю.

Мама переглянулась с бабушкой. Смутная тень пробежала по ее глазам.

— Очень скоро, солнышко, — она погладила его по голове забинтованной рукой. — Доктора говорят, что я молодец и быстро поправляюсь. Скоро мы снова будем вместе. Всегда.

Рома кивнул, соглашаясь, но потом внезапно напрягся.

— А папа? Когда папа придет? Он в другой больнице?

Тишина. Такая оглушительная, что даже звук капельницы исчез. Мама и бабушка снова переглянулись. Бабушкины губы задрожали, она отвернулась к окну. Мамины глаза вновь наполнились слезами.

— Папа… — она запнулась, и голос ее стал еще тише. — Папа в раю, Ромочка. Ему там хорошо.

Рома застыл. Внутри что-то оборвалось — маленькая, хрупкая ниточка, связывавшая его с миром детства, с миром, где всё хорошо.

— Нет, — сказал он тихо, но твердо. — Рая нет.

Это звучало как-то странно. Не по-детски. Будто говорил кто-то другой, взрослый, сидящий внутри него.

Мама вздрогнула, как от удара:

— Ромочка…

— Рая нет, — повторил он громче, чувствуя, как к горлу подступают слезы. — Папа не может быть в раю. Он должен быть с нами.

Слезы хлынули из его глаз неудержимым потоком. Он упал на колени рядом с маминой кроватью, уткнулся лицом в жесткое больничное одеяло и зарыдал — громко, отчаянно, без детского притворства. Кажется, тогда он впервые понял необратимость потери.

Мама гладила его по голове, и ее собственные слезы капали на его тёмные волосы.

— Тише, маленький, тише, — шептала она, словно колыбельную. — Мы справимся. Мы будем вместе. Всегда вместе.

В углу палаты тихо всхлипывала бабушка, скрывая лицо в платке.

* * *

Школьный коридор был прохладным и стерильным. Стены, выкрашенные в унылый зелёный, и линолеум, отполированный тысячами ног, создавали ощущение пустоты. В воздухе витали запахи мела, дешёвых дезодорантов и мокрых курток. За окнами раскинулся осенний Петербург, ставший чужим после бесконечных переездов.

Роману было тринадцать. Он ненавидел свою жизнь так сильно, что иногда думал о самоубийстве. Шесть лет прошло после пожара, шесть лет попыток начать всё сначала. Два года назад от инсульта умерла бабушка. Денег не было, семья постоянно переезжала из района в район, из одной съёмной квартиры в другую, а лицо мамы уже никогда не станет прежним.

Романа спасала только музыка. Он робко пытался творить под псевдонимом Ноктюрн и выкладывал свои произведения в сеть, надеясь, что кто-то их заметит. И его заметили, но не те, с кем он хотел бы поделиться своими чувствами.