Книга Сиротка для врага. Огонь и Тьма, страница 7 – Ульяна Чертовских

Я проснулась с твёрдой уверенностью, что эта мощь не осталась в мире снов. Моё тело стало сильнее, реакции — острее. Сегодняшняя стычка с Беловым, лишь подтвердила это. Раньше я ни за что бы не справилась с ним, но не теперь. Это осознание одновременно радовало и пугало до дрожи. А что, если в следующий раз я не смогу остановиться? Что, если эта агрессия, это дикое начало во мне вырвется наружу и натворит бед?

Сейчас, сидя на жёстком стуле в кабинете заведующей, под её тяжёлым, испытующим взглядом, я понимала это с предельной ясностью. Рассказать ей правду? Ни в коем случае. Какой адекватный, здравомыслящий человек поверит в истории об обострившихся чувствах, светящихся глазах и снах, в которых ты превращаешься в дикого зверя? Она решит, что я окончательно спятила, что у меня галлюцинации на почве стресса. Нужно было срочно придумать что-то правдоподобное, и я начала врать.

Я плела что-то бессвязное про то, что больше нет сил терпеть постоянные издевательства, про накопившуюся злость и отчаяние. Ссылалась на гормоны, на переходный возраст, на подростковый кризис, сама поражаясь, насколько гладко и убедительно могу сочинять.

В конце концов она махнула рукой, прерывая мой лепет, и принялась задумчиво барабанить длинными ногтями по столешнице.

— Вот что прикажешь с тобой делать? — её голос прозвучал устало. Я сидела, не шелохнувшись, впившись взглядом в узор на линолеуме. — Что ж, пожалуй, поступим так. Оформим тебе больничный, а пока будешь ходить к психологу. Думаю, он если даже и не сможет докопаться до сути, то хотя бы облегчит твоё состояние.

Я даже не удивилась, услышав этот вердикт. Кабинет психолога был для меня почти что вторым домом. Меня отправляли туда с завидной регулярностью, гораздо чаще, чем всех остальных воспитанников. Но сейчас меня это не угнетало. Наоборот, в этом был свой плюс. Вот только главный вопрос оставался открытым: стоит ли приоткрыть завесу тайны перед специалистом, или лучше пока хранить молчание, пряча свою странную, новорожденную сущность под маской обычной проблемной подростковости?

Арсений Петрович Воронов работал в нашем детском доме психологом, кажется, всю мою сознательную жизнь. Для многих из нас он был такой же неотъемлемой частью этого места, как потрескавшаяся краска на стенах или знакомый скрип половиц в коридоре. Он жил прямо здесь, в небольшой комнатке при кабинете, что всегда казалось мне странной и немного печальной жертвой — почему человек, не обделённый ни умом, ни обаянием, добровольно заточил себя в этих стенах?

Мне с юных лет не давал покоя вопрос: почему у такого человека нет семьи? Ведь не могло же быть, чтобы женщины не замечали его — высокого, статного, с военной выправкой, в чьей осанке и манере держаться чувствовалась скрытая сила. Даже сейчас, в свои пятьдесят с небольшим, он выглядел поразительно — будто время боялось тронуть его. Коротко стриженные тёмные волосы, без намёка на седину, всегда были безупречно уложены, лицо — гладко выбрито, а его неизменный тёмный костюм сидел безупречно, как будто только что из ателье.

Но внешность была лишь обрамлением. Главной загадкой Арсения Петровича были его глаза — угольно-чёрные, глубокие, как ночное небо. И в их глубине, вопреки возрасту и, наверное, всем законам логики, продолжал жить мальчишеский, озорной блеск. Когда он улыбался, а делал это он часто, казалось, будто в комнате зажигается дополнительный источник света, тёплый и уютный.