Книга Хризолит и Бирюза, страница 125 – Мария Озера

— Выпей. Переведи дыхание.

Шмыгая носом, она послушно взяла стакан и осушила его почти залпом. Я всмотрелась в её глаза — красные, полные слёз. Слова не могли её утешить. И тогда я просто обняла её, позволив этому жесту сказать за меня всё остальное. Криста уткнулась в моё плечо, её всхлипы глухо отдавались в груди, а я молчала, подбирая в голове слова, которые хотя бы немного вернули бы ей покой.

— Мне… правда жаль, — наконец прошептала она. — Я хотела узнать больше, прежде чем говорить тебе хоть что-то…

Мои объятия вызвали новый поток слёз. Она прижалась ко мне крепче, и мы застыли в этой странной тишине — с примирением и болью вперемежку.

— И ты меня прости, — выдохнула я. — Не следовало делать поспешных выводов. Но впредь… рассказывай мне всё сразу, даже если не понимаешь до конца. Будем разбираться вместе.

Криста вытерла слёзы и кивнула — молча, по-детски покорно.

Когда она успокоилась, я поделилась с нею тем, что случилось со мной за время нашей разлуки. Лишь о наследнице и моих странных обмороках перед её картинами предпочла умолчать.

Мы проговорили несколько часов — так, как в старые добрые времена, когда ещё не было между нами тайн и мрака. За окнами сгущался вечер. Закат багровел на горизонте, окрашивая улицы в цвета жара и крови. На улице становилось прохладно, листья тихо шелестели под ногами прохожих, вдали шумели моторы, а из другого конца квартала тянулось неясное гудение города.

Я и не заметила, как пробило время собираться на бал. Криста тоже получила приглашение, и ей пришлось уйти, чтобы готовиться к вечеру.

Как только я осознала, что осталась одна в апартаментах, в сердце возникло легкое, щемящее волнение. Близился момент, когда мне предстояло вновь предстать перед толпой, танцевать, видеть знакомые лица и прятать от них всё, что терзало меня изнутри. Я подняла взгляд на окно: небо с одной стороны уже окрасилось в глубокие синие тона, а звёзды, словно нетерпеливые свидетели, одна за другой начинали мерцать на фоне ночи. Мне хотелось верить, что этот вечер станет особенным — таким, который невозможно будет стереть из памяти.

На днях Лоренц сообщил, что станет кавалером Агнесс. Он просил прощения, что не сможет сопровождать меня, но я не держала обиды. Я слишком хорошо понимала, что значит для княжны её первый выход в свет, и как необходима ей его поддержка. Особенно если учесть, что чувства Агнесс к нему не были тайной — я могла представить, какой радостью для неё стала эта новость.

А вот для меня всё складывалось иначе. В свете, где я теперь вынуждена вращаться, не было принято девушке приходить на бал в одиночестве. Это наверняка породило бы шёпот и пересуды, и кто-то непременно вспомнил бы отметил мою новую реальность — девочку мадам Жизель, возомнившую о себе слишком много. Можно было пойти с Кристой, но её близость к Жизель делала это невозможным: появиться рядом — значило вызвать ненужные подозрения.

Оставался только Нивар. Я знала, что он будет на балу — Винтерхальтер-старший уговорил Маркса провести праздник во дворце, и правая рука регента не могла отсутствовать там, где будет сам регент. И всё же рука моя так и не решилась написать ему письмо. Слишком унизительно — звать кавалера женщине. Но что-то ещё удерживало меня — его молчание.