Книга Хризолит и Бирюза, страница 203 – Мария Озера

Мир вокруг нас перестал существовать. Ни одно слово не требовалось сейчас — мы говорили друг с другом через наши тела, через каждый вздох и каждый стон, передавая самые глубокие чувства и желания.

В этом миге мы забыли о прошлом и не знали будущеего, отбросили миры, которые нас разлучали, и о жизненных испытаниях, которыми мы прошли. Здесь и сейчас было всё, чего мы когда-либо жаждали, всё, чего совершенно точно не хватало в каждой нашей сущности. С каждым взмахом времени, каждым движением мы воздавали дань этому восхитительному мгновению, окутанному магией долгожданного возвращения.

И в эти мгновения воссоединения мы чувствовали, что подарены друг другу заново, словно этим объятием спасли и продлили нашу судьбу. То, чего мы так сильно жаждали, оказалось реальным — мы обрели все, что было так долго утрачено. Здесь и сейчас, в этом блаженном объятии, мы осознали, что любовь, которая единоразово зажигается в наших сердцах, разворошила все небывалое доселе почувствованное, окутывая нас страстным пламенем, которое снова и снова воспламеняло наши души.

Зал погрузился во тьму, лишившись последних источников света.

Пока зал стоял в недоумении, слушая завершающие звуки струнных инструментов, Нивар схватил меня за руку и повел за собой, удивляя, насколько быстро он привык к этой темноте.

Коридоры сияли ослепительным светом — хрустальные люстры, словно собравшие в себе всё тепло вечерних гостей, пылали ярче обычного на фоне полумрака, что мы оставили за спиной. Я сжимала руку Нивара так крепко, будто боялась, что стоит лишь ослабить хватку — и он исчезнет, растворится в этом холодном великолепии дворца, как дым от потухшего камина. А я снова окажусь одна — в той серой, беззвучной жизни, где нет ни его взгляда, ни его голоса, ни этого странного, трепетного тепла, что растекалось по груди с тех пор, как он впервые назвал меня по имени.

Сердце билось громче каблуков по мрамору — глухо, настойчиво, будто требовало: не останавливайся, не думай, просто иди. За дверями зала звучали аплодисменты, всплески смеха, благодарственные возгласы. Но здесь, в этом тихом тоннеле из гобеленов и позолоченных колонн, осталась только тишина — и наше дыхание, сбившееся в один ритм.

Мы миновали несколько пролётов, и вдруг Нивар, не говоря ни слова, всем телом навалился на тяжёлую дверь. Она скрипнула, будто не желая поддаваться, но всё же отворилась, впуская нас в комнату, погружённую во мрак. Только лунный свет, пронзив плотные бархатные шторы, ложился на пол узкими серебряными полосами, выхватывая из тьмы очертания старинного дивана, пары кресел и камина, давно остывшего, но всё ещё хранящего запах пепла и дубовых поленьев.

Я успела мельком увидеть всё это и тут же оказалась прижата к стене. Холод камня резанул кожу спины, но я даже не вздрогнула. Нивар замер в полушаге от меня, и на мгновение — всего лишь на секунду — его большой палец коснулся моих губ. Легко, будто проверяя: ты настоящая? Я не сошёл с ума?

А потом он поцеловал меня.

Не робко, не осторожно — нет. Это был поцелуй, в котором не было места сомнениям. Глубокий, жадный, почти отчаянный. Он будто боялся, что не успеет — что кто-то войдёт, что рассвет наступит слишком рано. Я почувствовала, как внутри меня рушится последняя стена — та, что я так долго возводила из приличий, страха, гордости. И в этот миг всё перестало иметь значение: кто мы, что нас ждёт, что скажут, что подумают. Были только он, его дыхание, его руки, скользящие по моей спине, и это странное, почти болезненное ощущение — будто я наконец-то живу.