Книга Хризолит и Бирюза, страница 26 – Мария Озера

— Отца там вполне достаточно, — он выдохнул дым от сигары и посмеялся от моих кривляний. — Думается мне, если я туда пойду — без драки не обойтись. Не могу я слушать, как эти толстосумы обсуждают будущее нашего города, где даже ни разу не были.

Я молчала, стараясь не высказывать свою точку зрения на этот счет, потому что не была до конца уверена, откровенен ли со мной Лоренц или пытается что-то вызнать. И, видимо, заметив некую неловкость с моей стороны, он замолчал и довольно улыбнулся:

— Ты прекрасно выглядишь, Офелия, — добрая улыбка окутала меня теплом с ног до головы, и я не смогла не улыбнуться в ответ, — Прогуляемся по саду, если ты не замерзла?

— Конечно. Впереди ещё вся ночь, — приняв его локоть, я быстро забыла о неприятном послевкусии общения с Ниваром и с лёгкостью нырнула в пучину его юмора, рассказов о морских путешествиях и безумных планов на Нижний город.

Особенно забавной показалась его идея построить в каждом квартале общественные бани — «не для бедных, а для тех, у кого совесть ещё не совсем отмылась». Я рассмеялась, хотя не смогла отделаться от мысли, что за всеми его шутками, пожалуй, пряталась куда более серьёзная задумка.

Просыпаться в большой кровати, утопающей в перинах и шёлковых простынях, было куда приятнее, чем на жёстком матраце в убогой комнате в трущобах. Я даже не помню, как уснула, как приехала. Ванну я, разумеется, принять не успела — об этом мне деликатно напомнил холодный утренний воздух и собственная кожа, не привыкшая к таким изыскам без должного очищения. Но, лёжа под тёплым покрывалом, я позволила себе роскошь на несколько минут отдаться воспоминаниям о прошедшем вечере.

Лоренц показался мне человеком благородным и добросердечным — тем, кто, несмотря на фамилию, не живёт лишь в зеркальной зале отцовской славы. Он, как и барон, тревожится за будущее родного города — по-своему, молча, сдержанно. В разговоре я узнала, что он проживает вместе с отцом в поместье, расположенном в лесистой части Нижнего города, у самой границы с Верхним. Его мать, как он сказал, была архитектором и погибла при строительстве новой ратуши — трагический случай, о котором я некогда слышала, но не связывала с ним лично.

Я не стала расспрашивать, удержав в узде своё разрывающееся любопытство. Если захочет — сам расскажет. Иногда молчание красноречивее любого допроса.

Часть той ратуши, насколько мне известно, так и осталась незавершённой. Следствие, казалось, длится вечность, а в протоколах фигурирует всё та же формулировка — «возможная халатность строительной бригады». Слишком удобно. Слишком знакомо.

Лоренц говорил о случившемся с поразительной точностью — как будто всё произошло не три года назад, а вчера. Голос его временами сбивался, фразы прерывались — он будто шёл по краю внутреннего бездорожья, где каждое слово — шаг в пустоту. Было ясно: с матерью их связывало нечто куда большее, чем родство. И эта рана, невидимая, но ощутимая, всё ещё кровоточила под лакированной поверхностью его светской сдержанности.

Вчера я впервые побывала на Триозерье — так называл это место мой новоиспечённый гид по дворцовому саду. Озёра появились задолго до того, как на этом холме был возведён Императорский дворец; три гладкие зеркала воды лежали рядом, образуя форму, неуловимо напоминающую знак триединства — насколько вообще возможно, чтобы природа подчинялась символу.