Книга Хризолит и Бирюза, страница 24 – Мария Озера

Нивар взглянул на меня — строго, сосредоточенно, тем самым своим хризолитовым взглядом, в котором угадывалась тревожная дисциплина, как в офицерской выправке. Он будто хотел сказать что-то еще, но вместо этого его челюсти сжались, делая линию подбородка ещё выразительнее, почти резьбовой. Я не скрывала, что смотрю — наоборот, надеялась уловить в лице хотя бы отблеск настоящей эмоции, намёк на внутренний тон.

Ветер, всё не унимаясь, боролся с его причёской — и, наконец, победил, выбив непокорную прядь, упавшую на левый глаз. Он поправил её длинными, тонкими пальцами, украшенными кольцами, — изящным движением, каким мог бы касаться дамского платка — и, не сказав больше ни слова, исчез за тяжёлыми дворцовыми дверьми, ведущими обратно в зал.

Следом за ним остался лишь запах одеколона, отзвуки вечера и немая мысль: да, Криста, пожалуй, не ошиблась. Ум у него и впрямь — весьма выпирающий.

Ещё некоторое время я сидела на мраморной скамье, уставившись в гравий у своих ног и медленно потягивая воду из бокала. Она уже успела потеплеть в моих ладонях — как всё в этом мире, что слишком долго держат при себе.

Ветер становился всё неистовей: с каждой минутой он расправлялся с моей причёской всё решительнее, будто нарочно желал её уничтожить. Пиджак Нивара служил мне если не щитом, то хотя бы временным укрытием от холода — я перестала дрожать, дыхание выровнялось, тело вновь стало мне подвластно.

И именно в этот момент — меня осенило.

В смысле сегодня больше не увидимся? То есть, мне заплатят деньги за то, что я просто была красивой девочкой рядом? Боже, а значит ли это, что потом с меня возьмут в два раза больше и я буду сильно жалеть?

Резко подскочив со скамьи, я хотела было пойти за Ниваром, но чья-то рука остановила меня, ухватив за запястье. Рывок не удался — я застыла, обернувшись на того, кто посмел.

Меня держал молодой человек — чуть старше меня, не более. Его ладонь, тёплая, даже обволакивающая, резко отличалась от привычной сдержанной прохлады спутника вечера. Я попыталась изобразить немой вопрос во взгляде — что вы себе позволяете, сударь? — и, надо признать, жест был понят. Рука тотчас же отпустила меня.

— Прошу прощения, — произнёс он ровно, без суеты, и голос его был на редкость… мягким, как весенний мёд, неторопливо стекающий по ложке. — Я не хотел, чтобы вы бежали за ним.

Он поправил пиджак и отвёл прядь каштановых волос за ухо — аккуратным жестом, не лишённым вальяжной светской грации.

— Лоренц, — добавил он, легко, будто представление не требовало ни титулов, ни орденов. — Лоренц Винтерхальтер.

Он слегка поклонился — галантно, но без преувеличений. При этом его волосы, словно обиженные вниманием, снова выбились из-за уха и упали ему на лоб.

— Очень приятно, — произнесла я сдержанно. — Офелия. Просто Офелия.

Я всё ещё была раздражена, пусть и не настолько, чтобы не признать: он проявил корректность. В голосе его не чувствовалось нажима, а в манерах — агрессии. Скорее уж, лёгкое изящество, присущее тем, кто ссориться попросту не привык.

— Вы, позвольте спросить, всех незнакомок за руки хватаете? — я потёрла запястье и свела брови к переносице, изобразив недовольство настолько красноречиво, насколько позволяла сложившаяся обстановка.

— Только если они бегут в пропасть.