Книга Хризолит и Бирюза, страница 21 – Мария Озера

Я повернулась на каблуках — стремительно и с достоинством. Туфли, обтянутые жемчужным шёлком, звонко отстучали по мраморному полу.

Вернувшись в зал, я не сразу, но быстро нашла взглядом Нивара. Он стоял чуть поодаль, в глубине зала, беседуя с высоким мужчиной в форменном сюртуке с генеральскими погонами. Рядом стояла Жизель — в своей хищной элегантности — и мило улыбалась.

В руке Нивара поблескивал бокал с шампанским, в желтоватой жидкости плавали крохотные пузырьки. Его палец рассеянно постукивал по тонкому стеклу, как нервный метроном. Беседа, судя по лицам, носила скорее политический, чем светский характер.

Моя губы расползлись в холодной, самодовольной улыбке.

Так вот ты какой, граф Волконский. И всё же — дрожишь изнутри.

В этот самый момент, словно прочувствовав мой взгляд и тихую ухмылку, Нивар вдруг поднял на меня свои пронизывающие хризолитовые глаза и, слегка наклонив голову, кивнул в сторону свободного места рядом с ним — приглашение, от которого невозможно было отказаться. Но было ли это приглашение или тихий приказ? В его взгляде читалась лёгкая властность, не терпящая возражений.

Протискиваясь сквозь море шелестящих шелков и кружев, чуть задевая струящиеся юбки, я извинялась чуть ли не каждому встречному.

Наконец я оказалась рядом с Ниваром и мягко взяла под руку ту, что была свободна от бокала.

— Прошу прошения, — сказала я с лёгкой улыбкой, стараясь звучать уверенно, хотя сердце бешено колотилось.

Жизель, словно фея, мягко замурлыкала представление:

— Офелия, милая, познакомься с Герцогом Ольгардом Марксом — отцом гениальных идей Верхнего города.

Я моргнула, словно вынырнув из оцепенения. Передо мной стоял он — мой собственный отец. И в этот самый миг, когда он протянул мне руку, чтобы поздороваться, я почувствовала, как земля уходит из-под ног.

В присутствии всей этой блестящей свиты и под взглядом тысяч глаз.

Он действительно знакомился со мной.

Прим. автора — Хаас (Haas (нем.) — заяц)

Жизель сверлила меня взглядом — предостерегающим, холодным, как лёд. Впрочем, и без того я ясно сознавала: стоит мне затеять сцену на людях — живой отсюда не выйти. Да и что могла я поделать? Кто, скажите на милость, поверит мне?

На моём отце был смокинг из чёрного сукна, искусно вышитый золотой нитью по воротнику и клапану кармана. Светлые волосы его, седеющие у висков, были аккуратно зачёсаны назад, а тёмные, ореховые глаза — блестели. От радости ли, или от шампанского — судить было трудно. Он держался с безукоризненной элегантностью и уверенностью человека, чувствующего себя как дома в свете этих позолоченных интерьеров.

Ольгард протянул ко мне руку, с тем самым величественным жестом, в котором и ожидание, и приговор. Мгновение, что я позволила себе на раздумье, показалось вечностью — и всё же, я вложила в его ладонь свою. Маркс галантно приложился к моей руке губами и не преминул вставить одну из тех дежурных светских фраз, что произносят с неизменной улыбкой: как отрадно, дескать, познакомиться со столь обворожительной молодой особой.

— Нивар весьма разборчив в отношении дам, Офелия, вам, право, необычайно повезло оказаться его избранницей! — рассмеялся он легко, чуть склонив голову, и бросил на Жизель какой-то особенный, трудноразгадуемый взгляд. В ту же секунду я вспомнила ту девушку из коридора. Ею он, несомненно, пренебрёг.